Мне жаль Виктора. Я представляю его: грустный, растерянный, пришибленный, как побитая собака. Юрий тоже в глубине души испытывает, должно быть, те же чувства, перечитывая его письмо: когда я вышла — взял конверт в руки.

Не хочется быть сентиментальной — разве я сама не добивалась этого. И в этот день я только сильнее и полнее ощутила всю мою любовь к Юрию и радость этой любви. Все отдать: и радость свою и горе, все мысли и чувства, воспоминания. Юрий говорит: «Тебя увлекла новизна», но разве что-нибудь может быть страшно в наших отношениях?

С Виктором — кончено.

Вчера получила письмо из «Современных записок» от Мих<аила> Цетлина. Отказ. Ну, что ж? Всякие неудачи бывают.

Сегодня была на консультации у Ляббе. Говорил, что все хорошо, нормально. Что-то объяснял студентам, я не поняла. Выхожу оттуда, за мной выскакивает одна дама, студентка, по-видимому.

— Mademoiselle!

Очевидно, будет следить за ходом моей болезни. Нужно ей записать мой вес, режим, возраст.

— Votre nom?[97]

— Knorring.

— Кнорринг? Русская?

Я очень обрадовалась. Спросила, что говорил Ляббе. Говорит: все хорошо.

Случайно узнала, что маленькая Жаннет лежит в госпитале. У нее очень плохи дела, было три креста, acetone. Лежит она в отдельной комнате. Совсем одна. Зашла к ней.

— Жаннет!

Бросилась ко мне, поцеловала, такая смешная и славная, в длинной, почти до пят, рубашонке. Так досадно, что не могла с ней поговорить. Все больше о болезни ее расспрашивала. Обязательно сделаю ей сегодня обезьянку и отнесу. Если бы не боялась показаться сентиментальной, отнесла бы ей цветы.

Давно я не писала.

Самое страшное — та среда.

Нет, с Виктором еще не все было кончено.

Во-первых, в четверг мы с Юрием обещали приготовить Очередину стихи, отнести их должны были к Мамченко. Поздно вечером пошли, чтобы оставить в бюро. Подходим к двери. Записка Майер.

— Он там.

— Нет.

Слушаем. Тихо.

Я чувствую, что там никого нет. И стучим.

— Елена Евгеньевна!

И вдруг, о, ужас! — отворяет дверь Виктор. Делать нечего, вошли. Была и Наташа Борисова. Очень она меня не любит и сдерживать себя не может. Виктор был какой-то жалкий.

А вот вчера. Я кисла и легла спать. А Юрий тем временем исчез. Я потом бегала его искать к Notre Dame, но не в этом дело. Оказывается, он пошел к Борисовой относить книгу. Встретил там Виктора, и тот его проводил. Последняя схватка. Поговорили обо всем. Юрий раскрыл карты Виктора. Тот не отрицал. Даже — больше. Он сказал, что не бессознательно завлекал меня, а совершенно сознательно, последовательно, только — бескорыстно. Он фанатик идеи. Ему надо было во что бы то ни стало разбить наш союз, «спасти» Юрия. Цель у него оправдывает средства. До сих пор я не могла назвать его подлецом, теперь… И еще одной вещи я ему не прощу, что он меня одурачил. Мне-то казалось, что я его завлекаю, а оказывается — наоборот. Я с ним играла, признаваясь в этой игре. Мне хотелось его поколебать. А он мог думать, что успешно проводит свой план.

Ну, да черт с ним!

Вчера же оба решили больше не встречаться. Виктор говорит, что это лучше для обоих, он убежден, что Юрий в скором времени сам вернется к нему. Слава Богу, с Виктором кончено.

Тронули меня вчера Лиля и Андрей. Особенно Лиля. Вчера вечером они с Юрием сидели одни в той комнате, и он ей рассказал всю историю с Виктором. Ужасно она возмущена.

— Негодяй! Урод! И вы тоже хороши, возились с ним.

Сидели втроем на кровати, т. е. вернее я лежала — расстроилась за целый день и ушла в темную комнату, потом пришел Юрий, потом Лиля. Сели рядом. Обняли меня оба. Лиля целует, гладит волосы. И столько она проявила заботливости ко мне, столько внимательности и нежности. И какой я была счастливой этот вечер.

Я так счастлива, что совсем не могу думать о том, страшном, что стоит надо мной — угроза беременности. Подождем еще дня три, а там…

Папы-Коли не было дома. Мамочка шила на машине. Я была у Юрия. Все прислушивалась к стуку машины. Состояние было безумное. Вдруг машина смолкла и через минуту стук в дверь. Мы еще были на постели. Минута смущенья. Неуверенный голос Юрия:

— Tout de suite[98].

Я вскочила и приоткрыла дверь. Этого момента, когда мы столкнулись лицом к лицу, обе смущенные и обе понимающие, я до сих пор вспомнить не могу. Я — без туфель, растрепанные волосы, раскрасневшееся лицо…

— Я пришла узнать — ты сейчас будешь капусту варить?

— Да, сейчас… Да я… даже не хочу… Я — сейчас, я вот, видишь, без туфель, лежала… Я сейчас.

И беспомощный взгляд на Юрия. Он этого взгляда тогда еще не понял, не осознал. А я, как подкошенная, упала на кровать. Слышу, Мамочка ушла. И не возвращается. Я начинаю плакать, сначала тихо, закрывая лицо, потом все громче.

— Где она?! Где она?!

От рыданий задыхаюсь.

— Юрий, пойди же, я не могу!

Юрий, мрачный, негодующий и ласковый, наскоро одевается и уходит. А я бьюсь почти в истерике и колочусь ногами об стену.

Через минуту возвращается.

— Успокойся. Ходит около стола.

Мне и сейчас трудно вспоминать об этом вечере. Как я вернулась в эту комнату! Как мы встретились! Ужасно, ужасно и ужасно!

Мамочка меня встретила словами:

— Бедная моя девочка!

Это было еще хуже.

Ту ночь никто не спал. Это было — ужасно. Другого слова не придумаешь.

Потом бесчисленные атаки вроде:

— Юрий Борисович принимает меры, чтобы ты не забеременела?

— Да.

— Ну, хорошо, что он хоть в этом о тебе заботится. А тебе он так же врет?

Я отбиваю эти атаки решительно и резко. И это мне легко. Отношение к Юрию явно враждебное. Они не видятся. А мы как-то еще крепче сблизились!

Начали готовиться к свадьбе, никого в это не посвящая. Достали бумаги. Боюсь только, что это еще надолго затянется, потому что дорого, ибо надо составить Acte notarie[99]. Сегодня Лиля обещала узнать. Скорее бы только, скорее. Жаль только, что из-за поста придется отставить церковный брак, но ждать уже больше нельзя.

Давно не писала. Так что, надо начинать все сначала?

С настоящего момента, без объяснения того, что было за эти месяцы. У меня на руке обручальное кольцо. На Новый год мы поехали в Версаль, в «наш» Версаль, и надели кольца. Версаль был под снегом. Картина изумительная. Сумерки. А сначала в большом канале потопили гипсовую черную кошку, которую Юрий «подстрелил» на St.Michel в ночь под Рождество, когда мы со всеми моими и с Андреем были в St. Sulpice. Потопили, чтобы она между нами не бегала, а то много ссориться стали…

Свадьба будет, наверно, четырнадцатого[100]. Точно назначить день нельзя, потому что Acte notarie еще лежит в трибунале и будет готов, a partir de fevrier[101]. Публикация уже сделана в Париже, в Севре и в Медоне. Хлопот было много, и устала я за это время страшно. Слава Богу, все документы уже собраны, теперь остается только ждать.

Так как все это устраиваю я, то с каждым новым шагом я испытываю большое удовлетворение и большую радость. А иногда мне кажется, что Юрий как-то мало радуется, что он слишком равнодушен.

А иногда и мне самой бывает страшно: вот станем жить вместе, а на что жить? Ведь это выходит, что я со своим диабетом и своим малым и неверным заработком сажусь ему на шею. Когда я об этом подумаю, мне становится очень гадко на душе.