Это явление имеет фундаментальное математическое обоснование, полученное Дж. фон Нейманом в теореме, которая состоит в том, что конечный автомат, достигший определенного уровня сложности, может воспроизводить себя. Например, в тех самых работающих уже сейчас ноубот-копиях, с помощью которых знаниевый робот развертывает аналог агентурной сети. Вот только от сложной и рискованной вербовочной работы он фактически уже избавлен. Да и проблемы вывода, легализации, связи, обеспечения мобилизационной готовности, локализации в случае провала решаются у виртуальных разведчиков иначе.

Описанный феномен имеет и обратную сторону. Гипотеза, на основании которой фон Нейман сделал свой фундаментальный вывод, выглядит следующим образом: если система достигает определенного уровня сложности, ее описание, а значит, и моделирование на любой машине не может быть проще, чем она сама. Применительно к такой тонкой и богатой личностями и ситуациями материи, как разведка, это означает, что единственный практический способ продемонстрировать или проиллюстрировать процесс решения разведывательной задачи состоит в описании огромного числа связей, существующих в мыслительных аппаратах разведчиков, в аппаратах разведок и контрразведок и т.д. и т.п.

Разумеется, требуется уточнение самого понятия «сложность». Здесь придется иметь дело с такими логиками (алгоритмами), что не может быть полной уверенности, могут ли являться описанием себя реальная ситуация, реальный объект. То есть не приведет ли к чему-то более сложному и запутанному попытка описать его с помощью математической или кибернетической модели. Попытка применить логику разведки к «виртуальному шпионажу» (и наоборот) может привести к тому, что — сошлемся еще раз на фон Неймана — «логика вынуждена будет претерпеть метаморфозу и превратиться в неврологию».

Разведка, ее проявления так многообразны и столь глубоки, что перевод ее в виртуальное пространство с помощью самовоспроизводящихся автоматов либо других математических объектов все же сомнителен. Попытка создать ноубот-копии Зорге, Абеля или Филби указывали бы либо на разведывательную наивность, либо на математическое высокомерие.

Революционные изменения видны во многих отраслях мировой экономики, в первую очередь это область информатизации общества. Волна «цифровой революции» создала абсолютно новый экономический сектор, которого раньше просто не было. Это провоцирует рост интенсивности конфликтов с целью захвата и удержания превосходства в данном секторе новой мировой экономики. Капиталом, который играет главенствующую роль в «цифровой революции», является интеллектуальный капитал, прежде всего в области информационных технологий.

И, наконец, основной продукт этого сектора — информация — обладает уникальными свойствами, не присущими другим секторам экономики. Информация в отличие от всех других ресурсов пригодна для многократного использования и для многочисленных пользователей, при этом чем больше она используется, тем более ценной становится. То же самое можно сказать о сетях, связывающих различные источники информации.

Вместе с переходом от постиндустриального к информационному обществу новое прочтение приобретает и извечная борьба щита и меча, брони и снаряда. Поле боя в конфликтах XXI века — это виртуальное киберпространство, в котором разворачиваются действия информационных войн. Без сомнения, процессы глобализации накладывают определенный отпечаток и на модернизацию основных концепций военной стратегии XXI века. Это убедительно подтверждает построение новой национальной военной стратегии США, анализ которой в спектре информационного противоборства был блистательно проведен С. Гриняевым.

Ряд официальных документов, таких как доклад Министерства обороны США «Report of the quadrennial Defense Review», концептуальный документ Комитета начальников штабов «Joint Vision 2010», доклад комиссии по национальной обороне «Transforming Defense National Security in the 21st Century, Report of the National Defense Panel», констатирует, соответственно:

«...Мы признали, что мир продолжает быстро меняться. Мы не в состоянии полностью понять или предсказать проблемы, которые могут возникнуть в мире за временными границами, определяемыми традиционным планированием. Наша стратегия принимает такие неопределенности и готовит вооруженные силы таким образом, чтобы справиться с ними».

«Ускорение темпа изменений делает будущие условия более непредсказуемыми и менее стабильными, выдвигая широкий диапазон требований к нашим силам».

«Проблемы XXI века будут количественно и качественно отличны от тех, которые были характерны для периода холодной войны, в связи с чем потребуются коренные изменения институтов национальной безопасности, военной стратегии и подходов к вопросам обороны к 2020 году».

Несмотря на неопределенность встающих угроз и проблем XXI века США намерены и в будущем сохранить роль мирового лидера. Для этого они ориентируются на опережающее формирование адекватной их интересам стратегической среды, а в случае неуспеха — на готовность к силовой нейтрализации неблагоприятных для США процессов.

В этой связи примечателен следующий факт. В августе 1997 года ЦРУ провело брифинг о развитии Каспийского региона как одного из наиболее богатых нефтяными и газовыми ресурсами. Для наблюдения за развитием политических событий в регионе и оценки его потенциала ЦРУ создало специальное подразделение. После доклада представителя ЦРУ присутствовавшая на брифинге госсекретарь США Мадлен Олбрайт заявила, что «одной из самых важных задач... будет работа над формированием будущего этого региона». В этих словах — суть информационного противоборства: создание всеми средствами необходимой, отвечающей глобальной стратегии США, политической атмосферы в тех регионах, которые, как они полагают, входят в сферу их национальных интересов. Характерно, что силовое решение вопроса при этом считается провалом и должно использоваться только в крайнем случае.

Такая концепция может быть реализована, например, как стратегия «управляемого хаоса», построенного, как в случае с Югославией, на межэтнических или религиозных конфликтах.

Понятие «информационное противоборство» появилось в середине 80-х годов в связи с новыми задачами вооруженных сил США после окончания холодной войны. Оно стало активно упоминаться в прессе после проведения операции «Буря в пустыне» в 1991 году, где новые информационные технологии впервые были использованы как средство ведения боевых действий. Официально же этот термин впервые введен в директиве министра обороны США от 21 декабря 1992 г. и в директиве Комитета начальников штабов вооруженных сил США Т9.3600.1 (декабрь 1992 г.).

В кругах специалистов этот термин трактуется как открытое и/или скрытое целенаправленное информационное воздействие систем друг на друга с целью получения определенного выигрыша в материальной сфере.

Было бы неправильно ограничивать его рамками обычной радиоэлектронной борьбы. В основе такого противоборства лежат прежде всего психологические и мировоззренческие факторы, а также компьютерные технологии. Столь же неверно сводить его к классической спецпропаганде — в это понятие заложен куда более широкий смысл. Так, в конце 1996 года на одном из симпозиумов американский специалист Роберт Банкер представил доклад, посвященный новой военной доктрине вооруженных сил США XXI столетия (концепции «Force XXI»). Ключевым моментом в ней является разделение всего театра военных действий на две составляющих — традиционное пространство и киберпространство, причем последнее имеет более важное значение. Банкер предложил доктрину «киберманевра», которая должна явиться естественным дополнением существующих военных концепций, преследующих цель нейтрализации или подавления вооруженных сил противника. Таким образом, в число сфер ведения боевых действий, помимо земли, моря, воздуха и космоса, теперь включается и инфосфера. Как подчеркивают военные эксперты, основными объектами поражения в новых войнах будут информационная инфраструктура и психология противника (появился даже термин «human network»).