Наш путь, однако, не был нежащ: Мы жили Как бомбоубежищ Из стен пробившийся росток: До нас полою доставала, Нас тусклой пылью обдавала, Тень войск, идущих на восток. Но редко мы твердим об этом. Не потому, что «шпингалетам» Был всяк заказан батальон, Не потому, чтоб не видали Войны существенных деталей И смерти явственных сторон, А потому, что ведь (по слухам) Одетым в чёрное старухам Не надобно напоминать Про их прощанье с сыновьями! И без того (Мы знаем с вами!) Вовеки сына помнит мать. Зачем к печалям беспримерным Нам приступать Фомой Неверным? В незаживающее лезть? Прости, Фома! Но палец в рану Я ей заталкивать не стану, И так я знаю: рана — есть. Молчание — не умолчанье. И дико нам само звучанье Разговорившихся скорбей! Ужели истинное горе Не в немоте, а в разговоре? Не понимаю, хоть убей! А ты, — прости! — с какого краю Ты подходил к войне, — не знаю: Не может быть, чтобы связист Или сапёр на поле боя, Увидев смерть перед собою, Стал так напыщен и фразист, Как не был и до встречи с нею! Я за тебя давно краснею! Друзей так много, может быть, Там, на глазах твоих, почило! Но… даже смерть не отучила Тебя красиво говорить! Теперь, Какую ткань ни вытки И, наставительный до пытки, Каких ни распиши атак, С перстом, надменно вверх воздетым, Мы спросим: — Ты-то — был при этом? — Мы скажем: — Что-то здесь не так… О да! Покуда подрастали, Мы смерти явной не видали: На нас не прямо глянул Вий, А только искоса и вкриве (Когда в своей недоброй гриве Мотал нас ветер дистрофий), Но и теперь, В семидесятых, По мелочам и для дебатов Тревожить павших не хотим: Пройдем, молчание утроив. Глубок, священен сон героев И с суетой несовместим. 1970-е Народ И снова Русь изнемогла под ношей. У новеньких историков, однако, Бирон «хороший» и Гапон «хороший», Харон — «хороший»… Только русич — «бяка». Баюкает их помысел приятный, Что русский от рожденья — «отщепенец», И что ему заменой был бы знатной Стиль а ля рюс — узор для полотенец… Метали камни в нас и комья грязи. Куражился над нами каждый встречный. За доброту нас часто водят за нос. Но мы НАРОД. И ни в котором разе Ни свергнуть, ни лишить нас жизни вечной, Ни заменить, ни выдумать — нельзя нас. 1970-е, 2005 «Кудри, подъятые ветром…» Кудри, подъятые ветром, Вольный, порывистый вид… С дикой скалы Обыватель В бурное море глядит. Платье на нём пилигрима, Посох убогий при нём. Щёки, что розаны, рдеют, Очи пылают огнем. Рёв комфортабельной бури, Страстный, восторженный сплин… Всё в этом мире возможно: Даже моряк-мещанин! Сказку Сервантеса вспомнить Рад иногда и сервант: В нём затрепещут бокалы, Словно заржёт Россинант… Лавочник Любит дукаты, Но и к мечтам не суров… (Тонет «Летучий Голландец» С грузом голландских сыров…) Всё выполнимо на свете! Словно молоденький ствол, Раз Под рукою поэта Посох цветами зацвёл… (С тополем, корня лишённым, То же бывает весной…) Всё в этом мире возможно (Кроме безделки одной). Только одно невозможно (Хоть и не стоит труда): Палка с дуплом для дукатов Не зацветёт никогда. 1970-е Мечта о недруге Не могу расстаться с вами я без боя… Песнь о моём Сиде |
