Однажды пили за здоровье Воливача в тесной компании, и Гречаный сравнил его с отечественной гордостью — автомобилем ГАЗ-24 «Волга»: «Наш любимый долгожитель, дорогой автомобиль!» Шутка и шутка, а Воливач затаил обиду, прочитав подтекст одесской подначки.

24-я была своеобразной моделью, в ней как в зеркале отразилась спесивость и порочность коммунячьей системы вообще. Пока «Волга» возила партийных боссов, была приписана к горкомовским и обкомовским гаражам, поедала высококачественный бензин, ее огрехи не вылезали наружу. Едва ее списывали при малом пробеге, новый хозяин мог сразу убедиться, что подвеска быстро изнашивается и стучит, поршневые кольца проедаются быстрее молочных зубов, и, набирая ход, «Волга» зло тужится, едва выжимает сотню километров, и все вокруг для нее погано, особенно сытые владельцы, имеющие возможность непатриотично покупать иностранные авто, выбирать лучшее, а не обязательное.

Эксперимент Немцова с пересадкой чиновников на отечественные машины с треском провалился, а «Волги» по-прежнему тужились, доказывая, что именно они образец патриотизма.

Народ не обманешь, и в первом туре президентских выборов Воливач проиграл даже объединенному кандидату от коммунистов и христиан. Политическая карьера Воливача закончилась, так и не развернувшись вширь. Списали «Волгу» прямо с конвейера.

Второй тур, назначенный на осень, свел к борьбе за кресло президента Гречаного и Лемтюгова, бизнесмена-промышленника. Гречаный снискал уважение наведением порядка в России, Лемтюгов прославился производством мини-сельхозмашин, пожертвованием на строительство сельских школ и православных церквей.

Порядок — это хорошо, вздыхали, судача, россияне, порядок можно и без казаков поддерживать, да только Лемтюгов к десятому году обещал построить дороги по всей стране лучше, чем в Штатах и Европе. И деньга у него есть. Другие доказывали: деньги Лемтюгова — это украденные у россиян их же деньги и сам он — бывший генерал ГБ. «Мы все служили в СС», — добродушно улыбались сторонники Лемтюгова.

Скандал с «Аделаидой» мало его затронул. Даже фото, где Лемтюгов провожает «Аделаиду» в рейс, которое попало во все газеты, как компромат ничего не дало. Лемтюгов дал интервью по этому поводу, и стало так, будто он поскреб лопатки, драконьи наросты отпали и выросли ангельские крылышки. «Да, — сказал он, — я лично провожал «Аделаиду» с сельхозмашинами на борту и больше других радовался тому, что наши трактора и косилки вновь покупают иностранцы и Россия вышла из небытия, и горе тому, кто миссию добра сделал прикрытием для варварской провокации. Мировое сообщество мудро рассудило и выявило подлинных зачинщиков — мусульманских фундаменталистов, а трюк господина Гречаного с суперменом из Зоны остался трюком. И совсем уж зря использовать в корыстных целях бывших преступников, людей больных, выдавая их за ясновидцев. Генерал Судских — пытошных дел мастер, известен всем своевластием, он расстреливал безвинных милиционеров в дни кровавого путча, и надо бы очень разобраться, чем занималось пресловутое УСИ в годы анархии».

Это был увесистый булыжник в огород Гречаного, больно ранивший Судских.

— Неужели все сначала? — сокрушался Гречаный. — Столько крови пролито, столько трудов положено, и все насмарку! Опять посредственность правит бал…

Судских расстроился больше Гречаного. Он ожидал каких угодно обвинений, только не этих. Теперь любое его действие может рассматриваться как злонамеренное. А он собирался выдвигать обвинения Воливачу… Кто поверит сумасшедшему? УСИ отнесли к инквизиции, промашки Судских раздуты до неузнаваемости, громко стали раздаваться голоса вскрыть язвы прошлого и наказать виновных.

— Первый раз попал к мерзавцам на язычок? — участливо спросил Гречаный. — Это политика, Игорь, от пирога отсекают чужих.

Вслед за нападками на Судских началась кампания против казаков. И строговаты-де, и пора бы прежние порядки вернуть. А Воливача жалели, после первого тура отнесли к безвинно пострадавшим, как повелось на Руси жалеть юродивых. Ельцинский синдром.

— Вот посмотришь, — предрекал Гречаный. — В драчке мы передавим друг друга, а Воливач под занавес выкинет трюк и станет президентом. Честно ему не выиграть, а в закулисной борьбе он силен и промашки не даст.

Судских не мог не согласиться.

Предстоящие выборы провели размежевание сил.

Судских с женой Гречаный поселил на территории казацкого городка в районе Сходни. Из Индии приехала погостить дочь с тремя внуками; она постаралась окружить отца повышенной заботой, а он нет-нет и таращился на дочь в цветастом сари, с оголенным плечом и красной блямбочкой во лбу, соображая, где происходит дело. Внуки, скачущие вокруг, больше напоминали чертенят, чем ангелочков, ни слова по-русски, еще и обижаются на деда, который ни бельмеса их не понимает. «Глупого» деда оставили в покое сразу, и дочь перебралась на первый этаж коттеджа, там же обосновалась сердобольная русская бабка, а Судских проводил время наверху в вынужденном безделье.

Луцевич разместился в коттедже рядом, но он был по горло занят разнообразными делами, успевая еще и оперировать. Оказываясь дома в не позднее время, он появлялся у Судских. К нему и дети бежали, и дочь льнула, и жена обращалась за советом, а хозяин сычом сидел на втором этаже.

— Не раскисать! — взбадривал он Судских.

Появлялся и Гречаный. Навещал его, а скорее сам приезжал зализывать раны в кругу близких. Из символа выздоравливающей России он мог превратиться в политический труп. Луцевичу проще, почему он на все смотрел упрощенно: он мог в любой момент выехать за пределы России — профессора с мировым именем ждали везде.

Изредка сходились втроем.

— Олег, твой взгляд стороннего наблюдателя свеж, как бы ты поступил? — спросил Гречаный. — Мы опять рискуем впасть в гражданскую войну.

— Если разговор о войне, следует нанести удар по тылам противника. В лоб их не взять, проверено, — ответил Луцевич.

Они расположились на открытой веранде коттеджа. Угрюмый Судских сидел, сгорбившись, Гречаный расхаживал, а Луцевич, в кресле нога на ногу, попивал новомодный напиток «зельц» — йогурт с шампанским.

— И кто там отсиживается? — спросил Гречаный.

— Церковь. Выборы показали, что верующие целиком на стороне Воливача и Лемтюгова, а тебя поддержали только казаки. Русским наскучило жить в тихом омуте и достатке. Попили, поели, а тут ни драк тебе, ни погромов, убийства перевелись, страдать не за кого. Вся история России — войны и мятежи.

— Но Церковь-то проповедует миролюбие? — сопротивлялся Гречаный.

— Истинно так, — согласился Луцевич. — Но в монастырях завсегда прятали одних, чтобы потом они искореняли других. Вспомни петровские времена, вспомни гражданскую, последний путч. Белые рядились в рясы и давешние их обидчики, райкомовские суки. И ведь не секрет, почему Церковь поддерживает бывших, хотя антагонизм налицо.

— Церковным генералам выгодней сохранять прежние позиции, чем становиться на новые, — неожиданно вмешался Судских.

— Согласен, Игорь Петрович, — поддержал Гречаный, даже не подал виду, как его радует реплика Судских. — Боится она новаций. Так что там о тылах, Олег? — обратился он следом к Луцевичу.

— Обнародовать переговоры Православной церкви с католиками.

— А откуда это известно? — насторожился Гречаный. О переговорах с Бьяченце Молли знал ограниченный круг лиц.

Луцевич усмехнулся:

— Мой атаман, все крупные зарубежные информационные ведомства пусть кратко, но еще с год назад сообщали о таинстве причастия православных вождей Церкви к католическим денежкам, и прямо ставился вопрос, какой урод от такого скрещивания получится. Цивилизованной Европе абсолютно безразлично, какой: обычное любопытство сытых, а вот российским властям имеет смысл страусиную голову из песка вынуть и оглядеться.

— Грубая шутка, — не принял намека Гречаный.

— Грубая не эта, — был начеку со своим юмором Луцевич, — а другая. Представляете, на коктейль-пати подхожу к шапочно знакомому дипломату и шепчу на ухо с заговорщицким видом: «Оглянись вокруг себя». Дипломат осторожно оглядывается. А я ему шепотом в другое ухо: «А не трахнет кто тебя?» И ведь не обиделся, хохотал, минут через пять другим нашептывал и веселился, а русскому едва намекнешь на страусиную политику, он сразу медвежью позу принимает.