— Да он подругу Игоря уговорил, — не хотелось Гречаному разочаровывать японца, но сорвалось с языка.

— Вы не знаете, — отрицательно покачал головой Тамура. — Женщина тут ни при чем. Ни с того ни с сего она бы не поехала. Сами спросите господина Судских. А если вовсе быть откровенным, это господин Момот дал лекарство господину Судских под видом своей племянницы.

Гречаный посмотрел недоверчиво и недоуменно одновременно.

— Это так, — ответил на молчаливый вопрос Тамура. — Вы знаете теорию микросенсорики господина Момота?

— Вскользь.

— А она как раз о прогнозировании человеческих поступков, их предопределенности, которую можно привить роботам. Он очень правильно рассчитал дозу именно нужного лекарства и дал ее господину Судских, чтобы вернуть обществу, а господин Луцевич стал блестящим нейрохирургом благодаря этой теории. Это уже боги, господин Гречаный.

— Себя вы к ним не причисляете.

— Это необязательно, — скромно ответил Тамура. Он помолчал и закончил неожиданно: — Мне очень жаль господина Воливача. Лемтюгов — грубый ремесленник, он может нарушить тонкие нити.

Гречаный так ничего и не понял. Стрекот заходящего на посадку вертолета оторвал его от содержательной беседы.

И откуда только берется пыль?..

Изнашиваются вещи. Изнашиваются связи вещей.

Внутренним чутьем Лемтюгов осознавал: медлить с переворотом нельзя. Обладая изворотливостью хищного зверя, он точно определил момент прыжка на жертву. Вчера было рано, завтра будет поздно. Приезд японской делегации останавливал спонтанное развитие обстановки. Ценности сегодня, завтра превратятся в побрякушки, нынешняя сила может превратиться в мышцы атлета-импотента.

Необузданный поступок Воливача стоил Лемтюгову потери ключей от партийной кассы; кроме него, сейфовых кодов никто не знал. Бесспорно, половину средств выудил с закрытых счетов Гуртовой, а потом Бехтеренко со своими огольцами поскубал не слишком терпеливых соратников, решивших вернуться, но суммы оставались все еще внушительными для подкормки смутьянов. Касса есть, ключей нет.

Трезво взвешивая ситуацию, Лемтюгов пришел к выводу, что выиграть решающую партию у Гречаного можно объявлением шаха.

Какими силами он обладал?

Основная пешечная масса, как всегда, состояла из обиженных и недовольных властью, из тех, кто был всем и стал ничем, затем масса желающих побузить, кому что красные, что белые, что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило. Такие сгодятся для устрашения нервных и боязливых. Готовые зондеркоманды. Дело — за идеей для них.

Боевой авангард у него остался от Воливача — отряды СОБРа и ОМОН. Их мало, с казаками им тягаться смысла нет. Казаки станут сражаться не за посулы и премиальные: им за державу обидно. Эта обида выльется в организованное истребление смутьянов.

«Но если устроить драчку, не задевая их, тогда и повода не будет вмешиваться? — сам себя спрашивал Лемтюгов, изыскивая лучший ход для объявления шаха. — Чего найти такого, чтобы казаки хотя бы в стороне остались?..»

Непременно есть! Ход потихоньку складывался в голове Лемтюгова: нужна объединительная идея.

Для начала он перебрал в памяти сведения о коммунистических партиях. Те оставались союзниками, однако союз этот стал аморфным. На словах они были оппонентами новой власти, на деле вмешиваться в переворот не станут. Нынешние отпрыски вчерашних, разворовавших страну, считали себя коммунистами постольку-поскольку. Жили обеспеченно, имели деньжата и особняки, хоронились за стальные двери и охранников от живущих на зарплату и составляли касту новых дворян, новых русских.

«Конечно, они могут драпануть за бугор в горячее время, но это уже не та гора, за которой можно отсидеться в смуту: там тухнет свет и протухают продукты, там дурные болезни и вода… А вчера сообщили: стеклопосуда ни с того ни с сего превращается в пыль, кастрюли из металлокерамики новые прогорают…»

Некуда бежать.

«А чтобы их привязать к себе, тоже объединительная идея нужна. Страх, например, — лучший союзник».

Рассчитывая ход, Лемтюгов получил уравнение с двумя неизвестными величинами: как заставить казаков помогать и не вмешиваться, а новых дворян — вмешаться и помогать. Китайская карта для объединительной роли хороша вначале, а в конце игры как бы без штанов не остаться. За спиной Воливача он готов был на сговор хоть с сатаной, а теперь сам стал хозяином и пускать китайцев в Россию не хотелось ни под каким видом. Те не за идеей придут, а за морковкой.

Об иноверцах Лемтюгов старался не думать. Те сразу дали понять, что никуда вмешиваться не будут и поддержат только победителя.

Осталось победить. Надо.

Лемтюгов перебрался в кабинет Воливача. Никто не воспротивился этому. Его давно считали истинным хозяином Лубянки. Холодным ноябрьским утром он чувствовал себя молодым Наполеоном при Аустерлице, когда до Ватерлоо еще далеко. Машина, созданная Воливачом, работала целиком на него и внушала уверенность. От причастности к китайской авантюре он отмежевался и надеялся, что его подлянка решится как-то сама собой, а он останется в стороне.

Поглядев в окно на пустынную в ранний час площадь, он увидел в зыбком свете уличного освещения казачий разъезд. Через минуту на площади появился другой, третий… Казацкие лошадки позвякивали трензелями на ходу, неслышные за стеклами окон, а для Лемтюгова загремели они колоколами громкого боя.

— Сыроватов! — крикнул он в интерком. — Что за новости? Почему казаки в городе? Был же Указ!

— Запрашивали Гречаного, никто не вышел на связь!

— А чтоб вас! — ругнулся Лемтюгов. — Все самому надо делать!

По вертушке он связался с Гречаным:

— Семен Артемович, чего казаки в городе?

— Как чего? — бодрым голосом откликнулся Гречаный, и бодрость эта сулила Лемтюгову неприятности. — Неинтересные сведения, Павел Григорьевич. Казахи пропустили китайцев к самой границе, теперь до самого Гродекова китайские дивизии, а согласно приказу Воливача, введен режим военного времени. Спасибо, что ты омоновцам дал команду быть наготове.

«Издевается, собачий хвост!» — понял он по голосу Гречаного. Ситуация подсказывала говорить повежливее:

— Чего нам китайцы? Шапками закидаем.

— Ой ли? Маршал Сунь Хуйчай обещал тебе десять миллионов под ружьем первой волны, — с явной издевкой говорил Гречаный.

— Брось, Семен Артемович, то игра была, я ж чист…

— Не заиграйся, Павел Григорьевич. А если черту перейдешь, велю пороть прилюдно на площади, как раз напротив окон твоего нового кабийета, — посулил Гречаный уверенно и отключился.

Взбешенный Лемтюгов заметался по кабинету. Наполеоновские планы скукожились до обычной пакости, и, как повелось в его натуре, следовало поискать норку для укрытия.

«Не принимает меня всерьез атаман, ладно…»

Он дал распоряжение отвести омоновцев в казармы за чертой города. Выждал полчаса и опять выглянул в окно. Казаки с площади исчезли. Тогда он связался с Гречаным.

— Порядок, Артемыч? — без заискиваний, но учтиво спросил он.

— Порядок, Григорьич, — без учтивости, но вежливо ответил атаман.

— Так и будем впредь? — позондировал почву Лемтюгов.

— Нет, не будем. Пусть люди на выборах нас рассудят.

— Так и я за это! Все чинно, спокойно…

— Да, чуть не забыл, — сказал Гречаный и сделал паузу.

«Последует подлянка, — догадался Лемтюгов. — Семен промашки не даст…» Он остро ощущал отсутствие власти, какой был наделен покойный Воливач. Его кабинет он занял, а статус ему не передавали.

— Как исполняющий обязанности главы государства, я издал Указ об усилении органов правопорядка, внешней и внутренней разведок. Службу разведки решили доверить Бурмистрову. С Иваном Петровичем знаком?

«На хрен мне это знакомство!» — чуть не выпалил в сердцах Лемтюгов. Отдышался в три секунды, перегорел и понуро спросил:

— Чего он в нашем деле понимает?

— Все понимает. Школу Судских прошел. Помоги ему на первых порах реорганизации органов. И не шуткуй.