Лишь в третьем часу ночи процесс передачи дел подошел к финалу. Они даже сдружились за это время, перешли на имена. Оказалось, оба недолюбливают евреев за их настырный характер влезать всюду. Правда, Бурмистров не выражал желания «бить жидов», и Лемтюгов не стал тянуть его в общество антисемитов. Увы, власть переменилась.

Закончив дела, разом решили выпить по этому поводу, да и закусить стоит как следует, а то чайком с бутербродами пробавлялись. Лемтюгов распорядился доставить из ночного ресторана горячий ужин с напитками.

После третьей чарки «Смирновской» Лемтюгов решил задать Бурмистрову мучающий его вопрос:

— Скажи-ка, Ваня, почему так перевернулось все? Была власть, система была, и вдруг разом все рухнуло. Я, опытный генерал ГБ, ухожу, а ты, малой, меняешь меня?

— Вот это ты, Паша, правильно заметил, — отвечал Иван. — Меняю. Потому как время наступило не размениваться. Ты не обижайся. Нельзя одной жопой на два базара садиться. Я тебе случай один расскажу. Мне его писарь войска Донского, казак Сивогривое поведал. Есть мозги — смекнешь. Дело-то не в евреях, которых ты, как я понял, готов изничтожать, а в позиции. Послушай вот…

Хлопнули по четвертой, и Бурмистров приступил к рассказу:

— Случай этот произошел году в восьмом или десятом прошлого столетия. Летом в Саратовской губернии умер скоропостижно еврей. Чем-то он торговал в Елани, а хоронить его нужно дома в Новохоперске. Везти поездом покойника дороговато и долговато, лошадьми вокруг — тем более. Дело в том, что при царе евреям запрещалось жить на казачьих землях и для проезда по Донской области чуть ли не разрешение наказного атамана требовалось.

— Ну да? — не поверил Лемтюгов. — В «Тихом Доне» Фридман, или, как там его, Штокман, с Гришкой чай пил задолго до революции.

— Наврал Шолохов. Или специально к казакам Штокмана подселил, чтоб видно было, откуда гниль пошла. Перед войной с Германией царь Николай всех местечковых евреев с Дона внутрь России переселил. Ближние тылы армии обезопасил, а пятую колонну в России создал своими руками. Она его и доконала. Понял?

— Давай дальше, — согласно кивнул Лемтюгов.

— Так вот, лето, жара, на железную дорогу денег жалко, до наказного далеко, а покойник — вот он, готовенький. Евреи — народ ушлый, лазейку завсегда найдут. Заприметили на базаре казака с парой лошадей и давай уговаривать, чтоб провез мертвяка короткой дорогой через казацкие земли как собственную поклажу. Уломали казака ценой. Дали на дорогу харчей, фураж лошадям, «Баклановской» бутыль — она была почище «Смирновки», — а в Новохоперске обещали пятьдесят рублей, которые тогда много стоили. Целая семья таких денег за год не зарабатывала. Согласился казачина… Уложил покойничка, тряпьем прикрыл и поехал.

А конем большое расстояние неспроста ехать, особый ритм нужен. Где шагом, где рысью, где остановка. По тракту засветло полагал казак выйти на Астраханский шлях под хутором Самоновским, а там до Новохоперска рукой подать. Но человек предполагает, а Бог располагает: кони чувствуют покойника, знай держи, не ровен час понесут. А казак, хоть и во хмелю, а тоже неуютно ему. Особенно когда свечерело и дорога обезлюдела.

Ночь зачалась при полной луне. Дорога пустынная, а кони рвут постромки, хоть и прочернели все потом. Казак от скуки все к бутылочке прикладывается, и чтоб страха не случилось.

И дернула его нелегкая оглянуться на свой груз. А покрывало с носатой физиономии съехало, и будто бы смотрит он лупатыми зенками на казака. Муторно тому стало. Давай молитву творить. Вдругорядь оглянулся, а мертвец не только подглядывает за ним, еще и подыматься стал. Молитвы не помогают, а в руке один кнут. Долго не раздумывая, вскочил казак и лавкой, на которой сидел, хвать покойника по башке. А тот не ложится. Нервишки у казака сдали, принялся он дубасить покойничка лавкой, кони почуяли вовсе неладное, понесли, едва успел казак в телегу прыгнуть. Скакали, пока не пали, а казак все это время покойника лавкой укладывал.

Утром на него наткнулись проезжие, и был он не в себе. Разобрались и в живучести покойника. Он в ящик был уложен, а одна доска снизу оказалась неприбитой. От тряски она сдвинулась и передним концом попала под обвязку ящика, а задний конец стал задираться, поднимая мертвеца. Вот и вышло, будто мертвяк собирается сидя оглядывать окрестности.

Вместо барышей получил казачина гору неприятностей. Лошадей загнал, денег не получил, а родственники покойного хай подняли из-за разбитой головы мойши. Дошло до окружного начальства, и пороли казака прилюдно на станичном плацу. А старики приговаривали: «Не связывайся с жидами даже с мертвыми!» Вот и весь сказ.

— А ко мне он какое отношение имеет? — отсмеявшись, испытывал Бурмистрова Лемтюгов.

— Прямое, Паша, ловчишь ты подобно этому казаку. Воливач ловчил и жизни лишился, а ты вот в президенты наладился, а с кем якшаешься, не разобрался.

— На что намекаешь, Ваня? — прищурился Лемтюгов.

— Скажу, — кивнул Иван. — Нельзя, Паша, одновременно педерастом быть и беременным.

— Не понял, — с угрозой промолвил Лемтюгов.

— Да ты на меня зверем не гляди, — усмехнулся Иван. — Я тебе и так все расскажу. Комиссия Момота раскопала твои банковские делишки. С бельгийскими жидами кто стакнулся? Кто половину Алмазного фонда в Антверпен вытаскал?

— Наговор! — вскочил побелевший Лемтюгов.

— Сядь, успокойся, Паша. Досье на тебя в полной форме, со всеми подписями, все твои выкрутасы как на ладони. Суд тебя ждет строгий. И если ты взялся с евреями воевать, не наделай опять глупостей. Погромов мы не допустим, не надейся чужой кровью свои грехи смывать. Ты бы, Паша, умных книжек почитал, чтобы не евреев за наши промахи винить, а учиться у них работать. Ты ж хохол, а глупый…

Ни водка, ни моложавый вид сменщика не убавили серьезности его слов. Лемтюговым овладел безотчетный страх: напротив сидел человек, знающий маршрут, а он не знал, шел окольными путями. Хотя, может, цель у них была одна: спокойно жить, растить детей, душой отдыхать с внуками. Кто не хочет?

«Как же так получается? — размышлял Лемтюгов. — У команды Гречаного все выходит без шума и пыли, а мы с Воливачом грязных следов наделали, сами вымарались. Может, Бог с ними, тайные силы помогают? А вроде все мы за крепкую Россию…»

Покидая Лубянку, Лемтюгов так и не нашел ответа. Непонятно только, почему его не арестовали сразу: фактуры достаточно…

«Под крышу меченосцев надо уходить, — нашел выход Лемтюгов. — С вечера не давал согласия, сейчас дам. Утро вечера мудренее».

Утро, кстати, наступило. Шел шестой час утра. Промозглость остужала Лемтюгова. Решение казалось самым правильным.

Незаметно для окружающих Смольников выпал в осадок. Последнее время он выполнял задание Гречаного, но, как понимал тот, оно продвигалось туго. Умеющий толково объяснить явления и события, спрограммировать и обосновать собственную теорию он не смог. Г речаный и не надеялся на результат. Вера — не кафтан, насильно мил не будешь. Он охладел к самой разработке, к Смольникову, и только необходимость привлечь его к комиссии Момота заставила найти Смольникова. Момот пожелал поработать с ним плотно, теоретически Смольников был подкован прекрасно, более того, жена Смольникова занимала солидный пост в банке «Росс кредит», к которому Момот питал особый интерес, ее участие в комиссии могло оказаться важным.

С чувством неловкости Гречаный связался с Бехтеренко:

— Святослав Павлович, а где там наш литератор?

— А я его с полгода не вижу. Припарковался он в вашей администрации, а зарплату у меня получает, — с легкой иронией ответствовал Бехтеренко.

Поискали Смольникова вдвоем. Дежурный по МВД сообщил, что Смольников в управлении не появлялся больше месяца. Аналогичный ответ дали в администрации Гречаного. Домашний телефон не отвечал.

Гречаному стало стыдно. Хотел сделать Смольникова правой рукой, остыл и забыл о его существовании. Только сейчас он переполошился: не предмет обихода пропал — живой человек.