ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ ХОЛМОВА И ФЕЛЬДШЕРА ВАЦМАНА

— Вы, кажется, в Белгороде выходите? — осведомился у Димы и Шуры усатый, здорово смахивающий на старого, бывалого кота, проводник. Весь его похотливый внешнии вид красноречиво говорил о том, что он за свою долгую поездную жизнь перетрахал не один десяток пассажирок и проводниц. — В таком случае собирайте шмотки — через десять минут будем там. Холмов, отрешенно глядевший в окно, вяло кивнул и судорожно вздохнул. В этот момент за окном вагона промелькнул дежурный по переезду, державший в полуопущенной, вытянутой руке свернутый желтый флажок, который почему-то напомнил Шуре памятник Дюку… Что же касается Димы, то он был занят беседой с попутчиком, изможденным мужчиной средних лет, который всю дорогу не переставая жаловался на свою неудачливую жизнь.

— Единственный сын, надежда, понимаешь, и опора отца в будущем — и тот, сволочь, оказался гомосексуалистом! — шмыгая носом, изливал он Вацману душу. — Ладно, я понимаю еще, ежели бы активным, так ведь пассивным, сволочь… Университет закончил, гад, факультет журналистики, в областной газете работал. Теперь он подпольную газету этих гомиков, понимаешь, редактирует, «Прямая кишка» называется…

Димин попутчик ненадолго умолк, подвигаясь и освобождая место вернувшемуся из туалета соседу, коренастому деревенскому мужику о двумя огромными чемоданами в руках и рюкзаком за спиной. Выходя в туалет, мужик каждый раз брал все свои вещи с собой, опасаясь, что их в его отсутствие украдут.

Вскоре поезд резко сбавил ход и, скрипя тормозами, остановился у серого здания вокзала, с большой надписью на фасаде «Белгород». Схватив свои вещи и наскоро попрощавшись с попутчиками, Вацман и Холмов бросились к выходу.

— Слышишь, где тут у вас автостанция — спрыгнув на перрон, поинтересовался Шура у проходившего мимо подвыпившего аборигена в полинялом, латаном-перелатаном пиджаке.

— Тут недалече, сразу за вокзалом, дай двадцать копеек, — без всякой связи, пробормотал абориген, тоскливо глянув на Холмова. Пожав плечами, — Холмов безропотно полез в карман.

Старенький, дребезжащий автобус «ПАЗ», уныло урча мотором, кренясь и подпрывивая, медленно полз по дороге. Впрочем дорогой этот участок земной поверхности, раздолбанный до такой степени, словно по нему несколько суток подряд пристреливался артиллерийский дивизион, можно было назвать чисто условно — от окружавшей местности он отличался разве что тем, что на нем не росла трава. Повторяя все движения автобуса, мотались и пассажиры, в числе которых были и Дима с Шурой. При этом их головы совершали сложные вращательные движения вокруг оси, словно у китайских болванчиков. Минут через пятьдесят выматывающего душу путешествия «ПАЗ» неожиданно остановился во чистом поле.

— В Хлебалово заезжать не будем, — объявил водитель. — Там трактора так дорогу раздолбали, что и танки не пройдут, рассыпемся к чертовой матери. Кому надо в Хлебалово — выметайтесь здесь и пешочком, через рощицу. Тут недалече, километров семь…

Лишь через добрых три с половиной часа усталые, грязные и потные Холмов и Вацман добрели наконец до невзрачного одноэтажного здания с двумя покосившимися табличками у входа. «Хлебаловский сельский Совет депутатов трудящихся» — гласила одна табличка, причем в слове «Хлебаловский» две первые буквы были случайно или намеренно полустерты, так что уже с двух шагов их не было видно. На второй табличке было написано — «Правление колхоза „Лидер октября“». Вернее, вместо слова «лидер» было написано другое, гораздо более неприличное слово, так как буква «л» в этом слове каким-то шутником была очень ловко переправлена на букву «п». Судя по всему, на эти таблички никто из сельчан уже давным-давно не обращал внимания, иначе двусмысленная сущность обоих надписей сразу бы бросилась им в глаза. Спросив у вышедшей из здания сельсовета женщины как фамилия, имя и отчество председателя колхоза (Шура, естественно, их уже давно забыл). Холмов отправился на поиски своего давнишнего посетителя, оставив Диму у входа.

В Хлебаловском сельсовете, между тем, равно как и в правлении колхоза «Лидер октября», царило невероятное оживление. То и дело хлопали двери кабинетов, из которых выскакивали озабоченные мужчины и женщины с папками и бумагами под мышками и в руках, почти беспрерывно звонили телефоны. Понаблюдав с минуту за этой суматохой, Шура скорчил гримасу, смысл которой можно было понять по-разному и решительно направился к двери с надписью «Председатель колхоза». Председатель, которого, как напомнили Шуре, звали Тимофей Степанович Кобылко, стоял навытяжку у стола с телефонной трубкой в руке и, слушая невидимого собеседника, беспрерывно кивал головой, словно страдал каким-то тяжелым нервным заболеванием. Судя по согнутой в полупочтительном изгибе фигуре председателя и напряженно-умилительной улыбке на его прыщавом лице, нетрудно было догадаться, что в данный момент он разговаривает с начальством.

— Будет исполнено, Иван Ляксеич, — время от времени неестественно бодро выкрикивал Тимофей Степанович. — Все будет в наилучшем виде, Иван Ляксеич…. Не ударим лицом в грязь, Иван Ляксеич…. Шутите, Иван… По-видимому, на другом конце провода разговор прервали без лишних церемоний, так как не договорив очередную фразу председатель изменился в лице и с раздражением швырнул трубку на рычаг телефона.

— А вам чего надо? — хмуро произнес он, уставившись на Холмова тупым, отрешенным взглядом.

— Как это, извините, «чего надо»? — растерялся Шура. Внутри у него все похолодело — не хватало еще, чтобы председатель позабыл о своем визите к нему в Одессе либо того хуже — не нуждался уже в его услугах. — Я сыщик из Одессы, Шура Холмов, помните, вы еще ко мне насчет дохлых коров приходили…

— А, так это вы… Решили все-таки приехать, — после долгой, тягучей паузы наконец произнес Тимофей Степанович и Холмов облегченно перевел дух. — Очень хорошо, вы очень кстати появились — во время моего отпуска еще одна корова таким образом сдохла, прямо какое-то проклятье… Вы где остановились?

— Нигде пока… Гм, вы же это, обещали, что хата и харчи будут это… за вас счет, гм… — деликатно напомнил Шура, не сводя с председателя настороженного взгляда.

— Да? — искренне удивился Тимофей Степанович Кобылко, видимо давно позабывший о своем щедром обещании. Опять возникла тяжелая, неприятная пауза. У Холмова на лбу выступили капельки пота.

— Ну ладно, — после долгого раздумья вздохнул председатель и написал что-то на старом листочке календаря. — Вот, пойдете по этому адресу, на улицу Ленина, 87. Там живет такая Галина Семеновна Палкина, покажи-те ей эту записку. Поселитесь у нее, и харчеваться у нее тоже будете. Эта стерва уже третий год должна колхозу двести пятьдесят рублей — мы ей ссуду давали, когда у нее крыша на доме завалилась зимой, на ремонт. Денег, я чувствую, от нее все равно не дождешься, так пусть хоть так рассчитается…

Холмов взял записку, потоптался на месте, видимо желая что-то сказать, потом махнул рукой и направился к двери. Но что-то вспомнив остановился, и, обернувшись к председателю, смущенно произнес.

— Я забыл сказать… Нас двое приехало, со мной мальчик, ассистент…

— Какой еще мальчик-ассистент? — удивился председатель.

— Ну помощник мой, — разъяснил Холмов. — Мы обычно вместе работаем.

— Двое так двое, ради Бога, — равнодушно махнул рукой товарищ Кобылко и, подняв телефонную трубку стал накручивать номеронабиратель. — Ну, идите, устраивайтесь, а мне, извините, сегодня заниматься вами некогда. К нам завтра зав. отделом сельского хозяйства обкома приезжает, Егор Фомич Куклачев, чтоб его черти съели… Вот, готовимся к встрече, И чего этому таракану у себя в обкоме не сидится?! Але! А-ле! Черт…

Председатель швырнул трубку на рычаг и, обхватив голову руками, стеклянными глазами уставился на противоположную стенку, покрытую выцветшими, заплесневевшими обоями. В этот момент вдруг неподалеку грохнул раскатистый, глухой взрыв. Оконные стекла в кабинете жалобно тренькнули и зазвенели, звякнула ложечка в подпрыгнувшем стакане с недопитый чаем, стоявшем на председателевом столе.