— Что это? — с тревогой в голосе спросил Шура, подпрыгнув от неожиданности вместе со стаканом.

— Опять огородник какой-то на мине подорвался, — равнодушно произнес председатель, на лице которого не дрогнул ни один мускул. — В Лебяжьем яру. Там во время войны минное поле было. Потом его, конешно, разминировали, да, видать, саперы какие-то неаккуратные попались — несколько мин в земле оставили. До поры до времени об этом факте никто не знал — Лебяжий яр далеко в стороне от наших полей, от села и от дорог лежит. А два месяца назад городским там участки под огороды дали. Начали они, значить, в земле ковыряться, ну и один на мину наткнулся, его в щепы разнесло, одни застежки от сандалет остались… Приехали из военкомата, поле огородили и строго-настрого запретили туда лазить, пока саперный батальон из округа не прибудет. Ну, а наш народ знаете какой — да пошли вы, мол, авось пронесет, а морковку, свеклу и зелень сажать пора. Ну, и начали подрываться, балбесы, сегодня уже третий. Ан нет, все равно копаются, с огородов не уходят.

— Да, загадочная русская душа, — пробормотал Холмов. Выйдя на улицу, он коротко рассказал зевавшему во весь рот, невыспавшемуся Диме о результатах своего визита к председателю колхоза «Лидер октября». Дима обрадованно хлопнул в ладоши и, подхватив поклажу, друзья бодро зашагали по улице Ленина, которая, как нетрудно догадаться, являлась главной улицей села Хлебалово.

Весна в этом году выдалась необычайно ранней и теплой. По этой причине фруктовые деревья уже цвели вовсю, а росшая вдоль заборов ярко-зеленая молодая травка была необычайной густоты, словно волосяной покров на груди достигшего половой зрелости жителя солнечной Армении. Было далеко за полдень и яркое солнышко светило вовсю, озаряя своим мягким светом упрятанные за покосившиеся темные заборы деревянные одноэтажные сельские дома, убегающие вдаль столбы электропередач, а также изъезженную, изуродованную глубокими колеями проселочную дорогу. Шура, у которого внезапно улучшилось настроение, с наслаждением втягивал в себя свежайший и густой, словно сметана воздух, напоенный различными деревенскими ароматами. Постепенно затушевывались, уходили прочь, забывались события последних двух дней, коварная одесская мафия, бегство из Одессы….

Наконец Вацман и Холмов подошли к дому, на воротах которого мелом была написана полустертая цифра 87. Поставив вещи на землю, Шура стал барабанить кулаком по почтовому ящику на воротах. Тут же из ящика из-под артиллерийских снарядов, приспособленного под собачью будку, выскочила облезлая шавка и затявкала. Минут через пять из дома вышла низенькая, худощавая бабенка неопределенного возраста, с повязанной вокруг головы, как у малайского пирата косынкой и неторопливо, вразвалочку засеменила к воротам.

— Вам чего? — спросила она, настороженно глядя на Вацмана и Холмова. Шура молча протянул Галине Семеновне Палкиной записку и хозяйка стала всматриваться в текст, медленно шевеля губами.

— Ну, еще чего выдумал, козел недоношенный! — неожиданно произнесла она с раздражением и швырнула записку на землю. — Тут ему что, гостиница или что?… Да еще с харчами… Тут самой жрать нечего, дык еще каких-то козлов корми. Да пошли вы все!

И, резко повернувшись на каблуках галош, словно солдат после команды «кругом!», мадам Палкина также неторопливо засеменила к дому. Шура и Дима оторопело, раскрыв рты, смотрели ей вслед.

— Стой, зараза! — опомнившись, заорал Холмов. — А ну быстро шагай сюдой обратно. Мы из милиции…. Услышав слово «милиция» Галина Семеновна Палкина моментально замерла на месте с поднятой ногой, словно в кинофильме, когда механик остановит кадр.

— Да иди же сюда — продолжал бушевать Шура Холмов, все более выходя из себя. — Иди, побеседуем на тему, как нехорошо государству ссуду не возвращать, в количестве двести пятьдесят рублей… Не успел Шура закончить последнюю фразу, как Галина Семеновна мнгновенно, как Конек-Горбунок перед Иванушкой, очутилась у ворот. Мельком взглянув на Шурино удостоверение, она бросилась отпирать калитку.

— Так бы сразу и сказали, мальчики, — бормотала хозяйка, изображая рукой гостеприимный жест. — Милости прошу, заходите, будьте как дома…

Обосновавшись в отведенной им Галиной Семеновной Палкиной небольшой, но светлой комнате, где стояли две огромные никелированные кровати, шифоньер да массивный, круглый стол, уставшие с дороги Вацман и Холмов сразу завалились спать. Проснулись они лишь под вечер, когда солнце уже быстро, словно катящийся с обрыва булыжник, валилось за горизонт. Наскоро натянув спортивные штаны, друзья вышли на улицу, с хрустом потягиваясь и балдея от пьянящего, ароматного, хотя и довольно прохладного вечернего воздуха.

— Чисто санаторий! — блаженно пробормотал Холмов, глядя на густой сад, начинавшийся сразу за домом Галины Палкиной, земля которого была усыпана белыми и розовыми лепестками оцветающих фруктовых деревьев.

— Где бы мы еще так отдохнули, Вацман?… Не-ет, и вправду, что Бог не делает — все к лучшему. В это время неподалеку раздалось страстное, тоскливое, разноголосое мычание, послышался звон колокольчиков и мимо забора неторопливо проплыли несколько десятков грязных, тощих, покрытых коростой коров с раздувшимися от первой весенней травки животами. Это возвращалось с пастбища колхозное стадо. Увидев коров, Шура вспомнил о поводе, благодаря которому они с Димой приехали в Хлебалово (о нем, Шура, откровенно говоря, уже успел позабыть). настроение его несколько ухудшилось.

— «Черт, а ведь придется хоть для видимости, для отвода глаз, но расследовать это дело о сдохнувших коровах, — подумал он, закуривая. — Хотя, конечно, это дело гиблое, скорее для ветеринара или зоотехника, чем для детектива. Хрен знает, в самом деле, от чего дохли эти твари. Ладно, поживем-увидим, смыться отсюда всегда успеем»….

Между тем, весть о том, что в Хлебалово, по просьбе председателя приехали два опытных оперативных работника из самой Одессы, которые остановились у Галки Палкиной, мгновенно распространилась по всему салу. Поэтому, не успели Дима и Шура «засветиться» во дворе, как заскрипела калитка и перед ними, широко улыбаясь, стоял первый гость, прибывший для того, чтобы, как он выразился «лично зафиксировать свое почтение и поближе познакомиться с приезжими». Это был сосед их хозяйки, бывший замполит полка морской пехоты, майор в отставке, Антон Антонович Еропкин. Демобилизовавшись по причине достижения максимального для звания майора возраста (нового звания ему упорно не присваивали, почему — об этом будет сказано ниже) Антон Антонович вернулся на родину, поселился у своих престарелых родителей и устроился военруком в сельскую школу. Семьи у отставного майора не было.

— Стало быть, вливаетесь в ряды тружеников сельского хозяйства, — продолжая улыбаться во весь рот, констатировал Антон Антонович Еропкин, после церемонии знакомства.

— Временно вливаемся, — подтвердил Холмов. — На время служебной командировки.

— Ну и вливайтесь себе на здоровье! — окончательно расцвел сосед Галины Палкиной. — Только я так понимаю, что насухую вливаться вроде как несподручно, так что….

— Понятно… — вздохнул Холмов. — Вацман, будь добр, сходи пожалуйста в нашу комнату и принеси пять рублей.

Получив пять рублей, Еропкин несколько раз многозначительно подмигнул Диме и Шуре и моментально исчез. Впрочем, не прошло и пяти минут, как он вернулся, с трехлитровой бутылью, наполненной мутновато-белесой жидкостью.

— А ну-ка, Семеновна, сооруди-ка нам быстренько закусочку! — командирским тоном произнес бывший замполит, обращаясь к хозяйке. Было заметно, что в этом доме он частый гость и свой человек. Вскоре все четверо, включая хозяйку, сидели во дворе, под цветущей вишней, за уставленным немудренной снедью столом.

— Ну-у, за знакомство! — высоко подняв наполненный мутноватой жидкостью граненый стакан, торжественно провозгласил Антон Антонович. — И за дружбу народов великого Советского Союза…