— Конечно помню, чего не помнить… — торопливо закивал головой Виктор Михайлович, и его лысина несколько раз блеснула в лучах мощной лампы. — В тот день я в ночь работал в третью смену. Ну, задержал нас утром начальник цеха, чтобы мы, значит, на выступлении этого… как его черт… Андропова поприсутствовали. Он к нам на завод должен был приехать. Ну, мы, значит, поприсутствовали, и пошли с ребятами домой. Время уже было одиннадцатый час. А у меня в кармане червонец был, я как раз накануне премию получил, за экономию электролита. Ну, я и говорю — мужики, давайте с устатку зайдем в «Ромашку» (это у нас такая шашлычная есть). дернем по стакану винца и по домам разойдемся. Ну, взяли восемь бутылок портвейну на четверых и два чебурека. Ну, выпили… А потом…

— Да, вот именно, что было «потом»?! — заворчал Анатолий Викторович, приподымаясь над столом на согнутых колесом руках, ладони которых упирались в стол. — Это нас больше всего интересует.

— Потом взяли еще три бутылки, — подумав, вспомнил Шептило. — Потом песни пели. «Ой, мороз-мороз», «Вот кто-то с горочки спустился». Потом курили на лавке, разговаривали. Потом смутно помню… Очнулся дома, около десяти вечера, поужинал и снова на работу пошел…

— А что было в промежутке между перекуром на лавочке и ужином, вы, стало быть не помните? — зловещим голосом произнес рыжий комитетчик. — А? Или все-таки вспомните?

— Ей-Богу, ни хрена не помню, гражданин начальник, — развел руками «Джузеппе». — Как ножом из памяти выскребли.

— Зато мы прекрасно помним! — не сдержавшись, заорал Анатолий Викторович. — И то, что вы прятались за памятником Ленина помним. И то, что вы, извините за выражение, обоссали этот памятник, да еще в тот момент, когда в нескольких десятках метров от вас находился Генеральный секретарь нашей родной коммунистической партии помним. И кое-что другое помним…

С этими словами офицер госбезопасности сунул под нос растерянно хлопающему ресницами Шептило фотографию, снятую американским разведывательным спутником. Увидев свое изображение, да еще в столь неприглядном ракурсе, Шептило побледнел, закрыл на несколько секунд глаза, открыл рот, затем открыл глаза, но рот не закрыл. Так он простоял достаточно долго, до тех пор, пока у рыжего комитетчика не лопнуло терпение.

— Так что, будем рассказывать все чистосердечно и попытаемся как-то смягчить себе участь, или по-прежнему будем симулировать частичную потерю памяти? — спросил он у обалдевшего «Джузеппе».

— Да… Был грех, сознаюсь… — наконец. медленно произнес Шептило (при этих словах Шура и кагебисты торжествующе переглянулись). — Сам не знаю, как меня к этому памятнику занесло. Сильно выпимши был, ну и вздремнул чуток, к памятнику прислонивши. Очнулся, смотрю — вокруг менты… извините, милиционеры бегают, площадь оцепили. Ну я это, испугался маленько и решил вообще от греха подальше из-за памятника пока не выходить, спрятался там в нише пьедесталами Вскоре, значит, этот… Андропов приехал. А меня, как на грех, в этот момент так в туалет потянуло — мочи нет! Ну, я и не сдержался, сами понимаете, маленько памятник уделал…

Все разошлись, я вышел из-за памятника и домой пошел. А как вы узнали, что это был я? Обалдеть, вот наше кэгебе работает, как в кино, ей-Богу…

Последнюю часть речи «Джузеппе» мог бы и не произносить — его уже никто не слушал. Михаил Алексеевич от избытка чувств сжимал Шуру Холмова в своих объятиях, а Анатолий Викторович и Валерчик, радостно улыбаясь, пожимали друг другу руки. Все радовались успешному окончанию сложнейшего дела. — Ну, вот и славно, — когда общее веселье немного поутихло, произнес Михаил Алексеевич, утирая ладонью вспотевший лоб. — В таком случае, попрошу вас, уважаемый Виктор Михайлович, немедленно отдать нам ключ.

— Какой ключ? — удивленно посмотрел на него Шептило.

— Тот самый ключ, который вы подобрали на площади. Кстати, а зачем он вам понадобился?

— Никаких ключей я не подбирал, — замотал головой «Джузеппе». — Вы что-то путаете…

— Опять двадцать пять, — вздохнул Анатолий Викторович. — Вот такой ключ, дорогой вы наш гражданин Шептило…

И он швырнул на стол графическое изображение ключа от «ядерного чемоданчика». — Вот такой ключ был утерян одним из… сопровождающих товарища Андропова в тот самый момент, когда вы прятались за постаментом памятника Владимиру Ильичу. Никто кроме вас взять этот ключ не мог. Потрудитесь немедленно отдать ключ или указать его местонахождение.

— Да не брал я никаких ключей ни на площади, ни вообще нигде! — с плачущим выражением лица стал бить себя в грудь, словно орангутанг, Виктор Шептило. При этом раздался такой звук, словно кто-то колотил веслом по пустой деревянной бочке. — Клянусь здоровьем родной мамочки не брал! На памятник мочился, этого не отрицаю, а ключей не брал, честное слово…

Офицеры госбезопасности и Шура Холмов растерянно переглянулись.

— Послушай, обезьяна, в последний раз говорю — гони ключ! — начал терять самообладание Анатолий Викторович. — Отдашь ключ — клянусь партбилетом, что мы тебя сразу отпустим на все четыре стороны. Не отдашь — сядешь в тюрьму, и надолго сядешь. Пойми, скотина, что за такое поведение, за злостное, циничное оскорбление государственных символов и высшего руководства страны тебе грозит как минимум пять-шесть лет усиленного режима…

Но несмотря на эти угрозы, «Джузеппе» оставался непоколебим и, шмыгая носом, продолжал упорно отрицать свою причастность к похищению каких бы то ни было ключей. Прошло десять, двадцать минут словесной перепалки рыжего Анатолия Викторовича с Шептило, но результата не было. Все это время Шура глядел на ошалевшего, измученного «Джузеппе» каким-то странным, изучающе-задумчивым взглядом. Наконец Холмов неожиданно поднялся и попросил у Михаила Алексеевича разрешения покинуть здание КГБ и отправиться в гостиницу.

— Да. конечно, — разрешил Кочергин. — Вы свое дело сделали отлично, можете быть свободны. Идемте я вас провожу.

— Пока этот хмырь не раскололся окончательно, я попрошу вас Зеленогорск не покидать, — попросил Михаил Алексеевич, когда они с Холмовым вышли в коридор. — Мало ли, вдруг нам еще потребуются ваши консультации. Хотя, думаю, к утру дело будет закрыто — поработаем с ним НАШИМИ СРЕДСТВАМИ (эти слова Кочергин произнес многозначительным тоном), и этот плешивый верблюд вспомнит все — в буквальном и переносном смысле. Деваться ему некуда, ведь кроме него ключ действительно взять было некому. Не понимаю причины его ослиного упрямства…

— Я никуда пока уезжать не собираюсь, — ответил несколько рассеянно Шура — по выражению его лица было заметно, что он думает о чем-то другом. — А со своей стороны я попрошу вас не слишком обижать этого балбеса Шептило. Не надо его пока бить…

— Никто его бить и не собирается, — усмехнулся Кочергин. — У нас есть другие средства… Всю дорогу до гостиницы Холмов о чем-то напряженно размышлял. Войдя в номер, он сунул в стакан с водой кипятильник, включил последний в сеть и стал с задумчивым видом перебирать груду лежавших на столе фотографий. На одном снимке взгляд его задержался. И задержался надолго — уже давно сердито булькала и ворчала вскипевшая вода в стакане, а Шура все глядел, не мигая, на фотографию, сделанную американским спутником-шпионом…

… На следующий день плохо спавший всю ночь Шура поднялся с постели, когда за окном гостиницы еще едва брезжил рассвет, окрашивая окрестные дома нежно-розовым, как слабый раствор марганцовки, цветом. Глянув на соседние, нетронутые с вечера, кровати (комитетчики не пришли ночевать, видимо потому, что всю ночь допрашивали Шептило). Холмов стал одеваться. Одевшись, он, даже не попив чаю, вышел из гостиницы на улицу и торопливыми шагами направился в сторону горкома партии.

Было чудесное летнее утро. Город еще спал, прохожих на улице почти не было. Полностью соответствуя своему названию, Зеленогорск был очень «зеленым» городом — здесь росло много деревьев, декоративных кустарников, то и дело встречались клумбы, на которых густо росли самые разнообразные цветы. Было видно, что местные жители любят свой небольшой, симпатичный городишко. Запах свежей зелени, умытой утренней росой, слегка пьянил Шуру, и вскоре от вялой сонливости, вызванной плохим сном, у него не осталось и следа.