Здравствуй, сын дорогой, погруженный в ученую мудрость,
Радость и гордость отца, слава отца и любовь!
Ранние годы свои ты зрелыми нравами красишь,
В должном ученье своем радостно дни проводя.
Радости полон и я, что в юности мудрость седеет,
Что и в цвету молодом чуется ум старика.
Радуюсь я и тому, что славою и дарованьем
Выше ты сверстных своих, равен ты лучшим мужам.
Честь от чести, успех от успеха, от прибыли прибыль,
От похвалы похвала, — от твоего и мое.
Я одному лишь дивлюсь — что поспешны сыновние пени,
Что упреждают они предрасположенный срок.
Ты ли живешь в нищете? Оставь пустые стенанья,
Или же мне, берегись, мотом покажешься ты.
Деньги тебе посылал я, но, видно, они доставались
Своре продажных волчиц или коварной игре.
Зернь — искусный ловец, умелый искатель богатства:
Где бы ни крылось оно — сыщет грабитель-софист.
Зернь — вредоносной судьбы вероломный и хищный служитель, —
Легкую руку зовет к спору себе же во вред.
Гнев — сопутник при ней, безумие — оруженосец,
Скорбь — наследник ее, ложь — ее вечный сосед.
Вот грабители те, которым, наверное, предал
Деньги отцовские ты — зло в подкрепление зла.
И для того, чтобы грех подкреплений таких не лишался,
Ты простираешь к отцу жадную руку свою?!
Этого я не боюсь — боюсь за школярскую участь.
Те, кто к ученью сошлись голодной толпой многолюдной,
Званьем школярским своим кроют смертельное зло.
Тень учения в них, но нет в них сути ученья —
Стыдно личине скрывать лик неизбывного зла.
Все они учатся там по имени, а не на деле,
Имя ученья — лишь тень, тень, благодатная злу.
В ляжках ученье у них, в блудилищах ихние бденья,
Попран ими устав и превозвышен позор.
Блуд заменит им труд, блудница заменит страницу,
Выльется верность в обман, благопристойность — в позор.
Ежели гарпии
[230] есть над людьми, то это — блудницы:
Ластятся лестью, плетут петли и в когти гребут.
Мед на устах, а лед на уме: под шкурой овечьей
Скрыта волчица, в тени спрятала роза шипы.
С виду овца, по нраву лиса, по злобе тигрица,
Похотью — как воробей, хищною пастью — как пес;
Ликом — жена Одиссея, пороком — супруга Ясона,
[231]Грабит — Сциллы жадней, губит — Харибды страшней.
Спутники, девка и зернь, двойным сокрушают крушеньем
Юности утлый челнок — брега ему не достичь.
Блудный зуд срамоты и чума игорной растраты
Могут расхитить добро Пигмалионовых
[232] царств.
Ежели ставки стоят, и резвятся игривые кости, —
Полон надеждою страх, страхом надежда полна.
Дух дрожит о деньгах и о милости беглой Фортуны,
Ты — на распутье судьбы, бедность висит на весах.
Но обращается в ложь надежда, но снова и снова
Вязнет рука в мотовстве, тратя по крохе доход.
Зернь обирает юнцов, зернь — мачеха доброй их славы,
Зернь заставляет плечо чувствовать тягость одежд.
Губит вас этот порок, бездолит вас эта зараза:
Кто погрязает в игре, тем и отец не отец.
Нет, я не верю тому, что запятнан ты этою скверной, —
Но ведь отцовской любви зрится повсюду беда.
Не обвиняй же отцов, оставь искушения зерни,
Хищные кости забудь, чинно учиться учись.
Пусть лишь эта напасть не растлит твоей нежной лилеи,
Цвета цветок не лишит и благовония — нард.
Пусть не подточит червяк под алою розою стебель,
Пусть бесценком цена в низком не станет грехе.
Малою мерою мерь расходы: припомни о сестрах,
Ибо на деньги мои все твои сестры живут.
Будь уверен: тебе открыты отцовские средства —
Хоть невелики они, все же подспорье и в них.
Пусть же кровные узы не станут кровной обидой,
Пусть для сына отец истинным будет отцом!
Да не восстанет вовек на побеги цветущие — корень,
Ствол — на гибкую ветвь, или на сына — отец!
Да не восстанет причина на следствие, да не отвергнет
Лепщик — сосуда, цветка — стебель, и родича — род.
Если останусь я жив и здоров, то в должные сроки
Буду к тебе я в Париж с отчей любовью моей.
Цвет расцветающий твой — утеха моя и отрада,
Честью твоею сильна слабая старость отца.
Мысль о твоей добродетели мне — как веточкам листья,
Солнце — потемкам, дрова — пламени, реки — морям.
Будь же здоров и помни меня: потомкам о предках
Надобно помнить, и грех сыну отца забывать.
