— Отличный тост…

— Спасибо. Да, ибо…

— Однако…

— О, как! — не выдержал и рассмеялся я.

— Слушай, ну поведай мне, как ты поживаешь? Как твой РОМАН? — спросил Бог, с экстазом вгрызаясь крепкими белоснежными зубами в кусок сочного и ароматного мяса, только что запечённого на углях.

— РОМАН пишется потихоньку, — ответил я, пережёвывая мясо и постанывая от удовольствия. — Ты же знаешь, какой я ленивый и как я подвержен перепадам настроения. Могу писать, писать, писать… А потом вдруг, — бац! Что-то переклинило в мозгу и не пишу месяц, два, три, четыре… Смотрю какие-то глупые фильмы, брожу, читаю, мечтаю, пью, страдаю, трахаюсь. Зачем, к чему?!

— Из всего этого и состоит жизнь… — мудро усмехнулся БОГ.

— Наверное, ты прав… Короче, если бы не мой дурацкий характер и не моя странная натура, то книгу я бы давным-давно закончил.

— Знаю, прекрасно осведомлён, — проворчал ОН. — Трудолюбием и трудоспособностью ты никогда не отличался. Как известно, характер определяет судьбу…

— А вообще, есть ещё один важный фактор, который заставляет меня затягивать творческий процесс, — мрачно произнёс я.

— И каков же он? — живо заинтересовался БОГ.

— Мне кажется, что как только я напишу Роман, то сразу и умру! — грустно сказал я.

— Что!? — ОН чуть не подавился очередным куском мяса.

— То, что слышал…

Бог усмехнулся, наполнил рюмки до краёв, встал.

— За великий процесс творчества, который непрерывен и вечен!

— За творчество, — я тяжело поднялся из своего кресла, без особого энтузиазма осушил рюмку до дна, а потом плюхнулся обратно.

— Мой друг, — тепло произнёс БОГ. — Та белиберда, которая сейчас выходит из-под твоего пера, — это так, разминка, игра в бирюльки. Главная книга у тебя впереди. Я же уже как-то говорил тебе об этом!

— Спасибо за оценку моего творчества! — с обидой воскликнул я.

— Ну, не обижайся, — смутился ОН. — Под белибердой я понимаю отнюдь не то, о чём ты подумал.

— И что же?

— Роман твой очень хорош, талантлив, увлекателен, интересен. Но он будет несколько слабее той книги, которую ты напишешь немного попозже. Понимаешь?

— И когда же я напишу эту самую гениальную книгу? — насторожился я. — А, вообще-то, ты давеча утверждал, что судьбы и предопределённости нет, и человек творит свою жизнь в силу характера и массы различных случайностей. Если это действительно так, то откуда ты знаешь всё наперёд? А?!

— Ладно… Последний тост, и мне, увы, пора, — вдруг засуетился ОН. — За здоровье!

— Постой, постой, мерзавец! — вскочил я. — Не уходи от ответа!

— Спасибо за компанию, меня ждут очень важные, ответственные и крайне срочные дела. ВСЕЛЕННАЯ, знаешь ли, полна проблем!!! До встречи, мой друг, до скорой встречи, — ухмыльнулся БОГ. — Пиши РОМАН, заканчивай его. Запомни один очень важный постулат. Никогда не опасайся конечной станции. За ней всегда следует другая, потому что движение бесконечно! Время у тебя ещё есть, не волнуйся. До встречи! КОСМОС, однако, зовёт! Ибо…

ОН мгновенно исчез, оставив после себя лёгкую вибрацию воздуха, которая не смогла пошевелить ни одного печального и блеклого листа под моими ногами. Ибо…

Океан лениво, тяжело и мрачно колыхался у моих ног. Скалы, на которых я стоял, вполне успешно сдерживали натиск огромной водной массы, что нельзя было сказать о пустынном, сером, голом и беспомощном пляже. Свинцовые, мрачные и холодные волны то решительно накатывались на него, захватывая и всасывая в себя гальку и песок, то возвращались обратно в породившую их бездну, перемешивались в ней, как в гигантском миксере с тёмной глубинной водой, не знающей ранее света и неба. Образовавшийся в результате этого ледяной кипящий коктейль снова поглощал пустынный серый берег, истязал его некоторое время беспощадно и жестоко, безуспешно пытался продлить сладкие садистские ощущения, но его безумные потуги были тщетны.

Волны разочарованно и неохотно покидали истерзанную плоть пляжа и, крутясь в гигантском подводном круговороте, опять смешивались с глубинными слоями воды, теряли свою индивидуальность и забывали о существовании некогда желанной и не раз познанной суши.

Всё обозримое пространство вокруг меня было наполнено и переполнено свинцом, насыщено и перенасыщено мрачным томлением и глубоко скрытым, но крайне напряжённым беспокойством. Рыбачьи лодки и суда в предчувствии приближающегося шторма уже давно поспешно укрылись в бухте, расположенной недалеко от того места, где я находился.

ПОЭТ неслышно и незаметно подошёл сзади, задумчиво продекламировал:

— Имбумонъин-но-Тайфу, придворная дама, талантливая поэтесса… Вздорная женщина. Собственно, все эти существа вздорны, — задумчиво улыбнулся я. — А ведь мы с вами находимся сейчас прямо напротив маленького рыбацкого острова Осима. Где-то там он скрывается, — в этой серой, утренней, туманной пелене. Живёт своей долгой, тихой и однообразной жизнью и наплевать ему на всю Вселенную и кипящие в ней страсти. Кстати, давно хотел на нём побывать.

— Сир, а что мы вообще делаем в Японии? — тоскливо произнёс ПОЭТ. — Бродим уже целую неделю по этим мрачным и холодном местам, созерцаем море и скалы, цедим из напёрстков тёплое и мерзкое сакэ, едим палочками бесконечный рис, от которого меня уже тошнит и воротит, поглощаем противную сырую рыбу и полу сырых моллюсков. Я похудел на целых пять килограмм! Хочу большой кусок жаренной сочной телятины, да соответствующий соус к ней, да рассыпчатой картошечки на сливочном масле, да стакан Звизгуна с инеем, да солёного сала с чёрным хлебом и с горчицей, да бочковых солёных помидоров, или огурцов, а ещё лучше груздей на закуску! Не могу так больше! Хоть убейте! Чувствую, что погибну я на этом чёртовом острове от физического и умственного истощения во цвете лет!

— Вы забыли про квашеную капусту и жирную, пряную малосольную селёдочку. И насчёт стакана Звизгуна вы не правы. Литровая ёмкость для двух крепких Бессмертных парней под такую погоду и под неторопливую беседу, — это то, что надо!

— Вот, вот, Сир, полностью с Вами согласен! — оживился ПОЭТ. — И, вообще, не переместиться ли нам ближе к югу? Чего мы тут ищем, чего ждём, что забыли на этом промозглом и сером острове, как его…

— Хоккайдо…

— Да, да, Сир… Хоккайдо… — поморщился ПОЭТ. — От одного только этого названия разит холодом и сыростью. Давайте рванём на Окинаву! На тамошних островах имеются такие уютные и райские места.

— Рванём, Барон, обязательно рванём, — улыбнулся я. — У меня там запланирована встреча с Учителем ТОСИНАРИ. Как он любил говорить: «Ожидание встречи подчас важнее и приятнее самой встречи».

— Прекрасно сказано, Сир! Внесено в анналы!

— Я с Учителем полностью согласен. Предчувствие любви подчас сладостнее самой любви, — печально произнёс я. — И знаете, почему?

— Догадываюсь, Сир.

— Ну-ка, поделитесь со мной своей догадкой.

— Сир, предчувствие чего-то важного и хорошего, если оно, конечно, нас не обманывает, заканчивается обретением этих желанных искомых сущностей. Потом мы живём ими, горим, наслаждаемся, радуемся и переполняемся. Но у переполненного или перегретого сосуда всегда срывает крышку и значительная часть жидкости или выливается наружу, или в виде пара устремляется вверх, прочь из стесняющего его пространства, — усмехнулся ПОЭТ.