Мы с Богом сидели на пике высочайшей в мире горы под названием Джомолунгма, а иначе — Эвереста, и задумчиво созерцали величественные вершины, покрытые снегом и льдом, тяжело высившиеся перед нами и вокруг нас, и бесконечно простирающиеся за пределы обозримого пространства. Воздух был прозрачным, кристально-чистым, свежим, но не холодным, а именно свежим! Дышалось легко и свободно, Голова моя слегка кружилась, но не очень, а именно слегка…

Я вдруг неожиданно вспомнил детство, — какой-то один из бесконечных, полузабытых, ясных, морозных зимних дней. Ах, да, — это была суббота! Именно в этот день мы всей семьёй ходили в баню и мать меняла мне постельное бельё. Белоснежные, накрахмаленные простыня, наволочка и пододеяльник пахли идеальной, стерильной, волнующей и успокаивающей свежестью. После утренней стирки бельё сначала ненадолго вывешивалось на улицу, на мороз, а затем заносилось в дом, прохладно и хрупко хрустело под пальцами. Некоторое время оно было чуть-чуть влажными, но при сушке на верёвке в коридоре, уже ближе к вечеру, окончательно теряло влагу под воздействием безжалостного раскалённого утюга и ложилось в постель в своём идеальном, хрустящем, накрахмаленном, окончательном и абсолютно завершённом виде.

Оно чисто и слегка жёстко сжимало меня в своих объятиях, и я, распаренный и утомлённый баней, отдавался им без малейшего сопротивления. О, Боже! Как крепок, глубок и сладок был тогда мой сон! И так от субботы до субботы, от субботы до субботы… Почему мы счастливы не всегда!? А лишь иногда!? Как слаб и непрочен мой сон сейчас! Увы, увы… Собственно, вся наша жизнь протекает именно так. Суббота — самый прекрасный день недели. Пятница — это всего лишь долгожданное ожидание субботы, предчувствие грядущего расслабления, кайфа от ничегонеделания или делания того, что нам интересно и по душе. Воскресенье — это воспоминание о субботе. Безмятежность с утра, но беспокойство к вечеру. Начало очередного разочарования, предчувствие гадостного понедельника. Всё-таки суббота — это главный день нашей жизни!

БОГ вежливо кашлянул, прервав мои благостные мысли.

— Ну, как тебе Тибет, Непал? Как Гималаи? И вообще…

— Великолепно! — с искренним восторгом воскликнул я. — Давно мечтал побывать в этих краях. — Какая мощь, какая красота, какая сила! Вот где вплотную можно приблизиться к вечности!

— Да, я тоже каждый раз восхищаюсь величием этих гор, — вздохнул ОН. — Сначала, когда они только образовывались, зрелище было тоже очень впечатляющим, но знаешь, мне, всё-таки, больше по душе не огонь, а холод! Именно холод! Лёд и снег привлекают меня значительно сильнее, чем жар и пламя. Почему так сложилось, не знаю!

— Теперь я понимаю, из-за чего во Вселенной больше пустоты, вакуума, холода, безжизненных ледяных планет и астероидов, чем пылающих звёзд, — усмехнулся я.

— Да, уж, — ухмыльнулся неопределённо ОН.

— Кстати, о вакууме, — поморщился я. — Почему, находясь на высоте восемь тысяч метров над уровнем моря, на вершине самой высокой горы на Земле, я чувствую себя так комфортно? Дышится легко, температура воздуха градусов пять — семь по Цельсию. Ни ветерка, ни единого облачка!? Красота, лепота!

— Восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров, десять сантиметров, — задумчиво произнёс ОН, лёжа в просторном шезлонге и подставив лицо яркому полуденному солнцу. — Как бы не обгореть.

— Что, что? — сразу не понял я.

— Именно такова точная высота Эвереста, — лениво ответил мне мой собеседник.

— Очень ценные сведения, — саркастически ухмыльнулся я. — Какая разница, — сотней метров меньше, сотней метров больше…

— Не скажи, не скажи! — от негодования БОГ аж подпрыгнул в шезлонге. — Все и всё в этом мире всем и всему дышат в спину! Потерял сотню или несколько метров, минуту или долю секунды, и вот уже ты не первый, а второй или третий! Это единое правило для всего сущего!

— Ладно, ладно, согласен, успокойся! — буркнул я и упал в свой шезлонг. — Так что насчёт недостатка воздуха и температуры за бортом?

— Ты совершенно правильно выразился по поводу «температуры за бортом», — ухмыльнулся ОН. — Ты сейчас находишься именно внутри борта, понял?

— Ах, — вот как? Интересно, интересно, — озадаченно произнёс я, и на некоторое время замолчал, подставив лицо слегка обжигающему солнцу.

— Что будешь пить? — через некоторое время спросил ОН у меня.

— Как будто ты не знаешь, — проворчал я. — В моём возрасте привычки не меняют! Водка, она и в Африке — водка!

В воздухе промелькнула лёгкая искра, раздался ещё более лёгкий хлопок, и перед нами возник грубо-сколоченный деревянный стол, на котором стояли: большой тонкостенный хрустальный и слегка запотевший графин с прозрачной жидкостью, два гранённых двухсотграммовых стакана из обычного, чуть мутноватого стекла, большая, грубо слепленная из глины, миска с солёными огурцами, капустой и помидорами, пара изящных тарелок из тонкого голубого фарфора. Рядом с ними лежали, покрытые искусной резьбой, серебряные ножи и вилки. Сбоку стояли большой деревянный кувшин, наполненный какой-то тёмной жидкостью и две корявые кружки, выдолбленные из цельного дерева.

Я некоторое время с удивлением созерцал это странное эклектичное зрелище, потом с недоумением спросил у собеседника:

— Это что за вакханалия? Зачем и к чему такое переплетение стилей? В чём смысл!?

— Эх, батенька, — усмехнулся ОН. — Вы себе и не представляете, что такое настоящая вакханалия! А то, что стол так сервирован, то в этом нет какого-то особого смысла или бессмыслицы. Просто мне так захотелось… Знаешь, на фоне этих величественных гор, при виде этой всепоглощающей идеальной гармони, мне захотелось создать именно здесь и сейчас небольшой островок дисгармонии.

— Значит, смысл в твоём поступке всё-таки присутствует? — усмехнулся я.

— Да, ты прав, — засмеялся ОН и, не торопясь, разлил жидкость из графина по стаканам.

— Что это? — поинтересовался я, заранее накалывая на вилку маленький огурчик, весь покрытый остренькими пупырышками.

— Конечно же водочка! — удивился Бог моему глупому вопросу. — Она, родная! Хорошо очищенная, приготовленная из спирта марки «Люкс» и талой горной воды, целый час пролежавшая во льду, вон там, — на соседнем леднике!

— Превосходно! — с энтузиазмом воскликнул я, внимательно обозрев искомый ледник. — Каков будет тост?

— За то, чтобы в любой гармонии всегда присутствовали лёгкий диссонанс и дисбаланс! Без этого никак нельзя!

— За диссонанс!

— За дисбаланс!

Мы с удовольствием выпили, с не меньшим удовольствием закусили, полюбовались горами и небом. Я попробовал жидкость из деревянного кувшина. Квас! Великолепный домашний квас! Какая вкуснятина!

— Как РОМАН? — спросил ОН, наливая по второй.

— Движется… Потихоньку, полегоньку, — вяло отозвался я. — Куда спешить…

— Ну, о том, стоит или не стоит спешить, в этом мире могу достоверно рассуждать только я, — нахмурился ОН.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился я.

— Да пока ничего, — усмехнулся мой собеседник. — Пиши, пиши. Не торопись, но и не запускай творческий процесс. Время ещё есть…

— И сколько мне его осталось?

— Пиши, дружище! Живи и радуйся жизни.

— Ну и славно, ну и хорошо, — расслабился я. — А ты знаешь, что Гёте писал «Фауста» двадцать четыре года! А Булгаков «Мастера и Маргариту» пятнадцать лет?!

— Ну, нашёл, с кем себя сравнивать! — расхохотался он. — А вообще, есть и другие примеры. Бальзак прожил всего пятьдесят лет, но его «Человеческая комедия» состоит из девяноста романов и рассказов! Вот где пример плодотворности, трудолюбия и целеустремлённости! Учись, юнга!

— Знаем мы причину этого трудолюбия, — пробурчал я. — Пить столько кофе и беспрерывно курить!

— О, как легко ты объяснил плодотворность этого гения! — рассмеялся БОГ.

— А, вообще-то, я не понимаю, как можно было столько всего написать за такую короткую жизнь! Бальзак пьянствовал, гулял, играл в азартные игры, транжирил деньги, делал долги и бегал от кредиторов, да ещё и успевал ухлёстывать за бабами не первой свежести!