- Это возможно? Я имею в виду, побоище.

- Надеюсь, нет, - тихо сказала Сандра.

- Я хочу туда, - вырвалось у Дины. - В резервацию.

- Кто знает, что действительно там произойдет, - сказала хозяйка. - Подумай о ребенке.

- Как - кто знает? Ты знаешь, - гостья сделала отчаянное ударение на это "ты": - ведь ты Кассандра!

- В этой жизни не совсем так... - тихо призналась Сара. - А через черточку. Пожалуйста, не надо тебе сейчас туда ехать. Лучше переждать. Чем ты там в своем положении поможешь?

- Да, кстати... - совсем не вовремя вспомнила Дина. - Я заметила, мы часто приходим вместе, может, даже всегда... Я, ты, Фиана... - Чуть ли не с трудом она прибавила еще одно имя: - Орфей.

- Ты его уже встретила?

- Если правильно узнала... - Ундина вздохнула. - А я уже замужем. - Она с надеждой подняла глаза на Сандру. - Как ты считаешь, я обязана в каждой жизни быть с одним и тем же?

- Дело не в обязательствах, - подумав, ответила та. - Принято считать: со своим кармическим партнером человеку лучше, чем с другими. Но если тебе хорошо с мужем...

- Плохо, - снова вздохнула Дина. - Очень плохо.

- Ты его сегодня узнала в видениях?

- Увы, да! Он был моим супругом тогда... В Спарте.

- Мы обычно и приходим все вместе... Те, кто из одной волны.

- Я его ненавидела тогда, а теперь, похоже, он меня.

- Да уж, - неопределенно сказала Сара.

Мама, крайне взволнованная, позвонила уже поздно вечером. Этот тон был знаком Сандре с детства. При всяком проявлении антисемитизма голос матери делался не то замороженным, не то униженным, не то вообще каким-то пришибленным, а сердце, по ее же рассказам, выпадало куда-то в осадок. Примерно такое же впечатление произвела на Кас-Сандру та самая ответная брань питерского парня.

- На тебе! - кричала мама. - Вот, пожалуйста, Россия двадцать первого века! А ты думала, только в Америке дискриминация? Да, держи карман шире!

Сара поняла, что это истерика.

- Эта низкорослая тщедушная дрянь думает, что если у нее широченная тонкогубая пасть, то она большая красавица! - вопила мать. - На всю страну поносит евреев, и ничего, никто даже не плюнул ей в ее пакостную харю! И шоу продолжается. Мало им миллионов загубленных жизней. Еще надо! И они еще нагло трындят о переменах!

Наконец, папа вразумительно объяснил, что произошло. Чтобы хоть как-то отойти от потоков дерьма в адрес толстяков и инвалидов, включили развлекательную музыкальную программу из России. Там попса. Обычное дело: "любовь туда - любовь сюда - навсегда - никогда", "прощай - прости", "вернись - уходи - только я - только ты" гнусавят себе, стонут, хрипят, дрыгаются, скандируют полную бессмыслицу, - родители предпочитали бардов, но иногда, дабы отвлечься, включали и это. Вдруг, посередине разгула, ведущий говорит что-то то о "курочке", а какая-то там ("костлявая дрянь", - снова вставила мама) прилюдно в микрофон переспрашивает, картавя: "Кухочку?"

- Подождите, - перебила Сара. - Я не понимаю... Это что, намек? Нет, мне непонятно: разве в России курятину едят только евреи? Причем именно те, которые не выговаривают букву эр?

- Надо там родиться, чтобы понять всю степень и всю глубину мерзости подобных намеков! Шести месяцев командировки недостаточно!

- Может, это по какому-то определенному сценарию? - осторожно спросила Сандра.

- Какая разница, по какому фонарю, - сказал папа. - Главное, факт!

- Здесь актера, который позволил бы себе подобное, сначала заставили бы публично извиниться по телевиденью перед народом за такую шуточку, а потом отлучили от сцены на всю оставшуюся жизнь... Разве что в порнухе еще снимали, и то вряд ли, а там эта полнейшая бездарь еще больше мелькает, - прокричала мама. - Нет, мне не нужна ее кровь, тем более, ее сомнительные прелести в порнухе... Но чтоб другим было неповадно... Впредь...

- С бездарью согласен тоже, - кивнул отец. - читает стихи, как провинциальная пионерка. И свет не померк. И ничего не перевернулось! И шоу продолжается. И наряды, и костюмы, и краски, вот интересно, как себя чувствуют те евреи, которые там остались?

- Инересно, как себя чувствуют те американцы, которых выперли в резервацию? - неосторожно молвила Сара. - И которых теперь открыто поносят здесь.

- Видишь ли, девочка, - медленно начал отец. - От того, что инвалидам больно от дискриминации, евреи, где бы то ни было, не чувствуют себя лучше.

- Да, извини, - быстро согласилась Сандра. - Разумеется.

- Мы буквально на днях видели передачу, тоже оттуда, известный киномахер, - как мама - и вдруг не вставит? - Прославленный сын своего увешанного орденами папаши... Так тот на весь мир с упреком блеял, мол Израиль объявил вне закона разговоры о том, что Холокоста не было. Затем этот пророк сообщил, что цыган тоже уничтожали за одно то, что они были цыганами...

- В том смысле, что евреи не имеют права даже в этом на свое горе? - догадалась Сара.

- Как будто здесь может быть другой смысл! - горько произнес отец.

- Так это еще не все, - запальчиво сообщила мать. - Дальше великий деятель буквально смешал с грязью русскую писательницу, еврейку по национальности, прямым текстом: "кормишься от правительства - не перечь", и все тонко, хитро, не подкопаешься, еще чуть-чуть - и они объявят: и Холокоста не было, и анисемитизма там не было и нет.

- Так об отсутствии антисемитизма в России они всю жизнь постоянно лгут, - заметил отец. - Кажется, еще с царских времен... Или объясняют самими же евреями...

- Стоп, стоп, стоп, - сказала Сандра. - Почему опять антисемитизм? Причем тут опять евреи?

- Ну как же без нас, - протянула мама. - Что бы где в мире ни аукнулось, мы причем. Особенно в России.

- Я вообще подозреваю, что пару-тройку наших приберегают там специально на случай вспышки любой фобии в любой точке земного шара, чтобы всегда иметь, чем достойно ответить, - добавил папа.

- Боже мой! - вскричала Кас-Сандра.

Плаванье, как всегда, помогло собраться. Фиана приняла душ, оделась и отправилась в большую гостиную: зал, отделенный от столовой раздвижной деревянной стенкой. Обитатели резервации собирались там, когда хотели пообщаться, почитать или посидеть у компьютера. Большой телевизор работал в столовой.

Инвалиды уже собрались в зале. Если бы Лапни и вовсе не знала этих людей, то все равно с первого взгляда по непривычной для аудитории напряженной тревожной тишине легко определила бы, как подавлен народ. Даже самые болтливые молчали, и только Бренда время от времени повторяла: - Кошмар! Какой кошмар!

Трезвый Яшка, наугад делая то мужественное, то грозное лицо, молча обнимал, словно успокаивая Черри; та грустно оглядывала публику. Выглядела парочка весьма живописно. В другое время Фиане, скорее всего, эти объятия причинили бы боль, но сейчас девушка равнодушно скользнула взглядом по близким и любимым людям, вдруг почему-то сделавшимся равнодушыми к ней, отдалившимся от нее.

Дженева грузно сидела в своей коляске, безвольно свесив черные резиновые ноги, и смотрела поверх голов куда-то в угол. К ней первой Люк и подвел Иосифа.

Тот смущенно улыбнулся и возложил руки на поникшие полные плечи. Через несколько секунд тело этого странного человека отодвинулось, будто в кино-камере, потеряло живые очертания, превратившись в обрамление для источника света, вроде большого, но еще слабого фонаря... Очень скоро неестественное мерцание, возникавшее где-то внутри, распространилось за пределы силуэта, окутало его всего и начало крепнуть.

Взгляд Дженевы приобрел некую осмысленность. Женщина неуверенно улыбнулась.

Свечение вокруг Иосифа усилилось, приобрело четкий контур и превратилось в сияние. Руки целителя скользнули вверх к голове женщины. Мощный луч света ударил от ладоней, быстро превратился в поток, хлынувший от хиллера к больной и вниз, омывая и проникая все крупное тело Дженевы.