- А во-вторых?

- И во-вторых, и в-третьих.

Ундина почувствовала нараставшее раздражение: - Что за страна! Вечно всех под одну гребёнку. То сухой закон, то все не курят, то не едят. Всегда надо кого-то ненавидеть: то чёрных, то белых, то курильщиков, то любителей поесть!

- Можно подумать, у вас лучше, - расхохотался Феликс. - Сколько в ваших фильмах, да и мировой литературе, насмешек над толстыми. Попадётся отрицательный герой - непременно жиртрест... И не поесть, а жрать до умопомрачения.

- Да, - Дина покачала головой. - Третье тысячелетие идет, а люди до сих пор жестоки. И всегда кого-нибудь дискриминируют. Еще и какой расизм!

- Сравнения нет, - отрезал Уайт. - Одно дело - ненавидеть кого-то за цвет кожи... - Он рассеянно повертел в руках вилку. - Или там за разрез глаз... И совсем другое дело - сила воли, тренировка, разум.

К столу подошёл официант и выставил накрытую белой салфеткой корзиночку с чёрным хлебом и маргарином.

Феликс неторопливо по-хозяйски разобрал салфетку, достал тонкий кусочек чёрного хлеба и стал растирать желтоватой субстанцией, без калорий и сливочного духа, зато с мерзким привкусом вместо смака.

Ундина, в свою очередь, взяла кусочек чёрного хлеба, который был тёплый, мягкий и, наверняка, сладковатый. Опять же некстати вспомнилась баба Шура с пирожками и сдобным запахом. Дина, стараясь побороть отвращение, подцепила на кончик ножа кусочек немедленно начавшего плавиться маргарина и бросила быстрый взгляд на необъёмных размеров даму.

- Что за жизнь! - Мысленно вздохнула новобрачная и про себя же тоненько и жалобно добавила: - Пиццу хочу!

Контуры ТОЙ МОГИЛЫ стали четче обозначаться в тумане подсознания.

- На самом деле, - не спеша рассуждал Феликс, - человеку для поддержания своего тела нужно совсем немного. Все эти воздушности и вкусности, особенно итальянские, - он кивнул одновременно назад и вбок, направляя затылок на бедную толстуху, не подозревавшую даже о возможности использования себя и своего пиршества наглядным пособием для чьей-то досужей болтовни: - пончики, сдоба, - всё это излишества.

Дина поняла, что у неё текут слюнки. Столько всего хочется попробовать, а ничего нельзя. Зря, что ли, с пятого класса морила себя голодом и упражнениями, чтобы похудеть и стать своей для всех.

Мама всегда со смехом вспоминала: если кто-то спрашивал, что ей привезти, трёхлетняя Диночка неизменно просила один и тот же ассортимент: конфетку и книжечку. А читать она выучилась как-то так, сама по себе, когда ей ещё трёх не было.

- Я, конечно, не говорю, что надо развивать только тело, причём в ущерб мозгу, - продолжал разглагольствовать Феликс.

Боже мой, как мало, оказывается, они знали друг друга! Ведь там, в Москве, он, кажется, не придавал еде такого значения.

- Конечно, - будто прочитав её мысли, признался тот: - Конечно, когда видишь таких, как Дарья, то поневоле испытываешь неприязнь к тощим кокеткам... Я и не люблю тощих... Всё хорошо в меру...

Уайт взглянул на жену: - Ты отлично смотришься, потому что у тебя всё в норме, но несколько лишних фунтов могут твоей внешности здорово навредить.

- Ты же не на внешности женился. Сам хвастаешься.

Он подумал: - Отчего же... На самом деле, и на внешности тоже. Конечно, не только, как Менелай... Тьфу ты, пристали же ко мне сегодня эти мифы о Трое... Побочное действие рекламы новых противозачаточных? Я имел в виду Барнаби... Но внешность говорит о человеке много.

- И что же обо мне говорит моя? - Ундина рассеянно посмотрела на даму.

Та приветливо улыбалась подходившему к ней седому человеку. Что-то родное почудилось Дине, когда её глаза случайно встретились с пронзительными синими глазами высокого, не первой молодости мужчины, в котором, несмотря на возраст, чувствовалась сила. Было в нём нечто русское, что ли. Может, это делало его родным. Человек галантно поцеловал даме ручку, уселся рядом с ней и жестом подозвал официанта. Поведение того, подскочившего немедленно с радостной, по-особому приветливой улыбкой, создавало впечатление о постоянстве клиента в этом зале.

- Ну, и, наконец, твои глаза говорят об уме, эрудиции и порядочности, - тянул Феликс.

Дина поняла, что ей скучно слушать мужа, а хочется поближе познакомиться с седовласовым.

Тот поднял стакан и очень по-русски опрокинул себе в рот. Потом стянул с пиццы кусочек чего-то и сунул туда же, всем своим видом выражая удовольствие. Дама улыбнулась и откусила за компанию.

- Вкусная отрава! - Громко и, конечно, как же иначе, с русским акцентом сказал мужчина. Он отодвинул блюдо с остатками пиццы и посмотрел по сторонам, как будто искал кого-то взглядом.

- Слушай, что тебя там так привлекает? - Раздражённо спросил Феликс и как-то неловко обернулся.

Седой поднял стакан, натолкнувшись в своем поиске на Дину, вроде пытался чокнуться. Хорошо, Феликс не успел этого заметить и вообще наблюдал толстуху.

Та улыбнулась.

- Глаза бы мои не видели, - подытожил Уайт по-русски. - Так, кажется, у вас говорят?

Им принесли салат. Дина принялась за еду. Хотелось пиццы, но мучил голод, и уж лучше эта пресная зелень, чем ничего.

Седовласый снова улыбнулся Ундине. Дама последовала его примеру. Улыбка немедленно высветила совершенно другое лицо этой женщины: детскую беспомощность, виноватую доброту, боязнь навязать другому свою особу...

- Да она же красавица! - Ахнула Дина.

- Ты о ком? О той? Хрюшке? - Феликс небрежно кивнул вбок и назад.

Ничего от Печорина в нем давно не осталось, - с сожалением подумала девушка. Вслух сказала: - Не смей говорить плохо о том, кого не знаешь.

Уайт понял, наступает момент, когда жена может завестись, и поднял руки, показывая: сдаётся на милость победителю.

Дина взглянула на даму. Теперь та сидела с кавалером, глаза в глаза. Наконец седовласый оторвался, кивнул, опрокинул рюмку, опять приложился к ручке женщины, встал и, не оглядываясь, двинулся к выходу. В дверях быстро обернулся и на секунду снова встретился взглядом с Ундиной. Её всю пробрало от этого восхищённого и одновременно мрачного мужского взгляда, и сей факт даже не сделался большой неожиданностью. Хотелось последовать за этим чужим человеком, поговорить, познакомиться, но Дина сама расценила свой порыв как глупый и поэтому не сделала ничего. Седовласый исчез, а дама вздохнула и потянула с блюда последний кусок.

Остыла уже, наверно... - мелькнуло в голове. - Но как все же тянет откусить, даже холодную.

А потом в зал стремительно влетела Фиана. Быстро оглядевшись, направилась, было, к все той же толстухе, но вдруг заметила Дину, которая радостно, хоть и с удивлением поднималась ей навстречу.

Фиана Ляпунова почувствовала себя в Америке по-свойски чуть ли не с момента въезда. Девушка довольно быстро выучилась водить машину, с одной попытки сдала на права, тут же и поменяла фамилию на американский манер - Лапни. Избавление от родной фамилии стало для новой эмигрантки второй точкой отсчета жизни.

Уже в самом раннем отрочестве, с первыми же попытками осознать действительность, девочка определила для себя: она не сможет жить в той чудовищной реальности, в которой родилась по кошмарной прихоти неизвестного садиста-неврастеника, бывшего предметом поклонения родителей. Фиана стала искать выход и очень скоро поняла: единственный путь вырваться из нищеты и разорвать цепи, сковавшие ее с семьей кровным родством, - это учеба. Учиться Ляпунова умела и любила. И училась, несмотря на постоянные недоедания, вышедшую из моды одежду с чужого плеча, худую, давным-давно заношенную не известно кем обувь, прыщи и сухие красные руки. Училась, стиснув зубы, мечтая сначала о том дне, когда уйдет из семьи, затем - о том дне, когда свалит из ненавистной страны.

Родители страсти к учебе не поощряли. "Библию, святую книгу изучай! Остальное от дьявола!" - а все родительское она принимала с отрицательным знаком и поступала вопреки.