Все, что она делала, адресовалось исключительно ему, но я-то это тоже видел. Брюки как-то сразу сделались мне малы на несколько размеров. Я испытал внезапное, примитивное, восхитительное желание броситься к ней. Хоть на коленях, хоть ползком.

Я ударился в панику, отступил на шаг, пытаясь заблокировать свои мысли от искушающей Лариной энергии, и в результате мне удалось-таки думать почти ясно.

— Чародей, — произнесла она. — Я бы советовала тебе забрать отсюда свою помощницу. И моего брата, если ему удалось выжить после такого ранения, — ее юбка последовала вслед за кушаком, и я изо всех сил старался не смотреть в ту сторону. — Мы с папочкой, — голос ее сделался совсем медовым, — намерены пересмотреть условия нашего сотрудничества. Зрелище обещает быть интересным. И стоит мне начать, тебе, не исключено, не удастся оторваться.

Рейт отступил от Лары еще на шаг; в глазах его не осталось больше ничего, кроме неприкрытого страха. И голода. Про меня он забыл совершенно.

Я начал действовать. Как мог быстрее начал. Я собирался тащить Мёрфи на руках, но мне удалось поставить ее на ноги, и она пошла сама, хотя и не пришла еще в себя. Правая половина лица ее потемнела от удара. Что ж, зато у меня высвободились руки, чтобы тащить Томаса. Ростом он уступал мне, зато мускулатуру имел мощнее, да и костяк развитый. Я пыхтел, и потел, и в конце концов потащил его на спине, закинув его руки себе на плечи. Так мы одолели несколько шагов, а потом я вдруг услышал его неровное, хриплое дыхание.

Мой брат был жив.

По крайней мере, пока жив.

Из событий той ночи в Провале мне запомнилось еще только три детали.

Во-первых, тело Мэдж. Когда я повернулся, чтобы уходить, оно вдруг село. Шипы торчали из ее кожи во все стороны, кровь медленно сочилась из десятков ран — сердце больше не качало ее. Лицо ее было обезображено почти до неузнаваемости, но вдруг сложилось в знакомые черты демона по имени Тот, Кто Идет Следом, и изо рта послышался медовый, лишенным всего человеческого голос.

— Я вернулся, смертный, — произнес мертвыми чужими губами демон. — И помню я тебя. Меж нами есть еще дела, что не улажены.

А потом послышалось булькающее шипение, и труп сдулся как воздушный шарик.

Второе, что мне запомнилось, случилось, когда я, шатаясь, оглянулся от самого выхода из пещеры. Лара сорвала с плеч белую рубаху и стояла перед Рейтом, прекрасная как сама Смерть, и такая же неодолимая. Бессмертная. Бледная. Неодолимая. Я уловил слабый аромат ее волос — аромат дикого жасмина — и едва не рухнул на колени там, где стоял. С трудом заставил я себя двигаться дальше, чтобы вытащить Томаса и Мёрфи из этой чертовой пещеры. Не уверен, чтобы кто-то из нас выбрался бы оттуда в здравом рассудке, не сделай я этого.

Последнее, что я помню — это как я повалился на траву у выхода из Провала, так и не выпуская из рук Томаса. Я видел его лицо в лунном свете. На глазах его блестели слезы. Он сделал вдох, но полный боли. Голова и шея его были повернуты под неестественным углом к плечам.

— Господи, — прошептал я. — Ему давно уже полагалось умереть.

Его губы слабо дернулись. Не знаю, как, но мне удалось разобрать то, что он пытался сказать:

— Лучше уж так.

— Черта с два лучше, — сказал я ему. Я чувствовал себя смертельно усталым.

— Сделаю тебе больно, — прошептал он. — Может, убью тебя. Как Жюстину. Брат. Не хочу этого.

Я уставился на него.

Он не знал.

— Томас, — сказал я. — Жюстина жива. Это она сказала нам, где ты находишься. Она все еще жива, болван ты этакий.

Взгляд его расширился, и по коже его волной прокатилось серебристое сияние. Мгновением спустя он хрипло вздохнул и закашлялся. Вид он имел, правда, все еще жуткий: ввалившиеся глаза и все такое.

— Ч-что? Она… что?

— Спокойнее, спокойнее, а то тебя сейчас вырвет, или еще что, — сказал я, придерживая его. — Она жива. Не то… не то, чтобы здорова, но не умерла. Ты ее не убил.

Томас несколько раз моргнул, а потом потерял сознание. Он лежал, слабо дыша, а на щеках его блестели светящиеся серебряные слезы.

С моим братом все будет в порядке.

Потом я вспомнил одну вещь и сел.

— Ох, блин, — сказал я.

— Что? — слабым голосом спросила Мёрфи.

Я тупо смотрел в ночное небо, пытаясь вычислить время.

— Когда там, в Швейцарии начинается вторник?

Я проснулся на следующее утро. Говоря конкретнее, я проснулся на следующее утро, когда осыпался последний из Эбинизеровых камней, и моя рука начала напоминать мне, что ее словно окунули в расплавленный свинец.

Что в сравнении с другими днями моей жизни никак нельзя назвать самым удачным утром. С другой стороны, бывало и хуже.

Мне полагалось бы поведать вам, как стойко и мужественно, со свойственной чародеям выносливостью переносил я боль. По правде говоря, единственной причиной, по которой я не орал как резаный, было то, что у меня просто не осталось на это сил. Я прижал руку — все еще в грязных бинтах — к груди и попытался вспомнить, как пройти к холодильнику. Или к разделочной доске, одно из двух.

— Ну, ну, — послышался голос, и надо мной склонился Томас. Вид у него был помятый, но стильный. Вот ублюдок. — Извини, Гарри, — сказал он. — Мне пришлось побегать, пока я нашел что-нибудь от боли. Я и сам пришел в себя всего пару часов назад, — он поправил мне одеяло. — Ты лежи пока. Думай о чем-нибудь таком… о пентаграммах, что ли? Сейчас воды принесу.

Минутой спустя он принес мне стакан воды и пару голубых таблеток.

— Вот, прими и подожди минут десять. И думать забудешь о боли.

Я решил, что это он меня просто ободряет, но он оказался прав. Десять минут спустя я лежал в кровати и думал, что мне стоило бы украсить чем-нибудь потолок. Чем-нибудь пушистым и мягким.

Я встал, натянул свои темные камуфляжные штаны и, пошатываясь, вышел в свою гостиную тире кухню тире прихожую тире берлогу. Томас возился на кухне, напевая что-то себе под нос. Вполне мелодично. Я решил, что в музыкальном отношении гены у нас разные.

Я уселся на диван и принялся смотреть на то, как он мечется по кухне — если можно сказать «мечется» про помещение, в котором от стены до стены и двух шагов нет. Он готовил яичницу с ветчиной на моей дровяной плите. В готовке на настоящем, живом огне он не разбирался ни хрена, так что ветчина подгорела, а желтки растеклись, но похоже, он получал от процесса неподдельное удовольствие, а пережаренные, недожаренные и просто не понравившиеся ему по какой-то причине куски он просто скидывал на пол у плиты. Кот со щенком, разумеется, тусовались там же; Мистер подъедал то, на что положил глаз, а щенок старательно подбирал все, что счел недостойным своей царственной особы Мистер.

— Привет, — ухмыльнулся он мне. — Тебе, вроде, не положено сейчас испытывать голод, но все же поешь, сколько сможешь, ладно? Тебе это только на пользу.

— Идет, — послушно согласился я.

Он раскидал яичницу более-менее поровну в две тарелки, одну дал мне. Вторую оставил себе. Мы ели молча. Дрянь получилась у него ужасная, зато рука не болела. Что ж, спасибо на том.

— Гарри, — произнес он, помолчав немного.

Я посмотрел на него.

— Ты пришел туда спасти меня?

— Угу, — кивнул я.

— Ты мне жизнь спас.

Я поразмыслил немного.

— Угу, — повторил я и сунул в рот еще кусок.

— Спасибо.

Я мотнул головой.

— Не за что.

— Нет, есть за что, — возразил он. — Ты рисковал жизнью. И своей, и Мёрфи.

— Угу, — повторил я в третий раз. — Мы ведь семья, так?

— Еще бы не семья, — согласился он с немного кривой улыбкой. — Потому я хотел просить тебя об одолжении.

— Ты хочешь, чтобы я вернулся туда с тобой, — сказал я. — Прощупать, как обстоят дела с Ларой. Повидаться с Жюстиной. Посмотреть, что светит в будущем.

Он уставился на меня.

— Откуда ты знаешь?

— Я бы тоже поступил так.