Чем больше Эмиль говорил, тем сильнее его речь напоминала скороговорку. Ленар не знал, как это возможно, но звуки постепенно начинали сливаться друг с другом, словно атомы водорода в рождающейся звезде, провоцируя цепную реакцию, от которой мозг Ленара становился на грань взрыва.

— Короче, Эмиль! — крикнул он на микрофон. — Из-за чего Марвин нас всех поднял?

— Я не знаю, как это объяснить.

— Тогда дай мне поговорить с тем, кто знает.

— Никто не знает.

— Эмиль, — прилагал Ленар последние усилия, чтобы говорить членораздельно. — Что вы сделали, чтобы сирена заглохла?

— Я скажу только то, что знаю. Густав взял пинцет и удалил из контроллера перемычку, которая замыкала контур, вводящий весь блок в режим диагностики и рвущий его связь с Марвиным.

— Так… — протянул Ленар, чтобы взять паузу, в течение которой он трижды проговорил в уме услышанное. — И как же там оказалась эта перемычка?

Ответ ему не понравился.

Когда группа детей по каким-то причинам вынуждена проводить ночь вместе, что-то, прописанное в их генах, так и тянет их скоротать темное время суток рассказами страшных историй. Это было похоже на соревнование в дисциплине по порче настроения для сна, и пока голос в темноте вещал затаившим дыхание слушателям очередную байку, наполненную кошмарами, откуда-то из запрограммировано примитивными инстинктами слоя подсознания упорно лезли наружу инопланетные монстры, демоны из параллельных измерений, призраки трагически погибших людей, каннибалы, мутанты и прочие персонажи, лишенные добрых мотивов.

Все успели пройти через возрастной отрезок, когда человек достаточно сознателен, чтобы понимать нереальность выдуманных монстров, но при этом не дорос до возраста, в котором иррациональные страхи по ночам перестают оживляться навязчивым «а вдруг».

В космосе понятие ночи вытеснялось понятием «отбой», но если взять что-то за эквивалент периода, в течение которого человек до смешного беспомощен, а чудовищам самое время выйти на охоту, то это, однозначно, период криостаза.

Ленар знал, что посреди межзвездного пространства не может быть никаких чудовищ, но, как и в детстве, его невольно посетила та самая страшная мысль — а вдруг? Нет, он не всерьез думал, будто в произошедшем были замешаны не описанные современной наукой силы, но когда все варианты объяснения происходящей на корабле чертовщины исчерпали себя, он сдался и решил дать своему воображению глоток свободы.

Это была жвачка для ума. Она абсолютно бесполезна, но помогает расслабиться в те моменты, когда от напряжения из ушей начинают выходить струи пара. Как и с любой жвачкой, жевать ее в компании было неприлично. Его компанию нельзя было назвать той, в которой следовало постоянно стоять вытянутым по струнке и сверять каждое сказанное слово с правилами этикета, чтобы произвести хорошее впечатление, но он все равно старался жевать осторожно. Он тщательно пережевывал каждое слово, прежде чем выплюнуть его в три пары ушей, и наблюдал за тем, как три пары глаз смущенно бегали по лазарету, периодически цепляясь за искрящиеся хрусталем капели внутри капельниц. День выдался настолько нелегким, что даже недавний горячий душ, вопреки привычным ожиданиям, вместе с гелем смыл с космонавтов силы и бодрость, оставив бренную плоть наедине с интоксикацией и легким шоком.

— Ленар, — устало провела Вильма ладонью по лицу и в четвертый раз поправила катетер, тянущийся к ее вене, — ты совсем с ума сошел?

Немного приподнявшиеся брови выдали в нем удивление. Он ожидал иной реакции. Более громкой. И с более обидными эпитетами.

— Я просто хочу рассмотреть все возможности.

Лазарет совсем не был предназначен для собраний. Для четверых человек в нем нашлись сидячие места, но когда все четверо подключили себя к капельницам, оказалось, что на этом свободное пространство кончилось. Капельницы тоже. Двое техников, теснящиеся на койке, мешались друг другу не только физически, но и вербально, и когда они в очередной раз хором произнесли какую-то непереваримую человеческим восприятием кашу, Радэк поспешил доверить диалог профессионалу:

— Говори, Эмиль.

— Меня, как техника… — замолчал он и тут же поправился, — нас с Радэком, как техников, ответственных за поддержание работоспособности корабля, готовили к крайне широкому спектру различных неполадок, способных возникнуть в полете по самым разным причинам. Поверь, корабли дальнего следования совсем не дураки собирают, и они даже не стесняются вслух говорить, что устанавливая на судно отказоустойчивые системы они хотят, чтобы мы были готовы к их внезапному отказу. От нас ничего не скрывали. Нам показывали цистерны с той самой кровью, которой были написаны правила техники безопасности. Нас заставляли учить наизусть все несчастные случаи, которые привели к человеческим жертвам посреди космоса. Нас пугали всеми возможными способами и напоминали, что даже незаправленная постель может привести к катастрофе. — Эмиль сделал вдох. — Но нам ничего не говорили ни про каких «гремлинов».

— Гремлины — это сказки, — подытожил Радэк, почесав висок. — Кстати, верить в них противозаконно.

— Я и не верю. Но, пока мы все лежали в холодильниках, с нашим кораблем произошло что-то, что не могло произойти само по себе. Предположим, что в Марвине действительно произошел какой-то сбой…

— Быть не может, — перебила его Вильма. — Марвин отказоустойчив…

— Что я только что говорил об отказоустойчивости? — перебил ее Эмиль. — Главная разница между отказоустойчивыми системами и отказонеустойчивыми в том, что отказоустойчивые системы гораздо сложнее починить, когда они все-таки откажут.

— Технически Марвин не совсем отказоустойчив, — задумчиво продолжил Радэк. — Как и у всех остальных отказоустойчивых систем, у Марвина есть свой срок отказоустойчивости. По документам гарантия отказоустойчивой работы — шестнадцать лет без полного техобслуживания.

— Марвин — это машина, — настойчиво напомнил Ленар. — Любая машина может сломаться преждевременно. И мы предположим, что он сломался, и поэтому аннулировал все наши пропуска. Но Марвин не мог засунуть в блок охлаждения лишнюю перемычку, даже если его программа деградировала до поджарки тостов. Это мог сделать только тот, у кого есть руки.

— Если ты упорно продолжаешь намекать на гремлинов, то я должен напомнить, что гремлины не суют никуда никакие перемычки. Они выкручивают болты, размыкают коммуникации, дырявят рукава, но что-то куда-то подключать…

— Почему мы до сих пор говорим о гремлинах? — всплеснула Вильма руками. — Простите, но этот разговор все сильнее становится похож на детский сад.

— Согласен, но у меня сейчас страшно болит голова, и мне необходимо если не знать, то хотя бы придумать причину, по которой она болит.

— Все просто, — беззаботно бросил Эмиль куда-то в потолок, щурясь от света. — Кто-то залез в блок охлаждения, пока мы были в заморозке, и вставил перемычку.

— Правда? — попытался саркастично спросить Ленар, но не нашел в себе сил на саркастичный тон. — Гениальное умозаключение. Ну, а с Марвиным что?

— Пока мы этого не выяснили, предлагаю придерживаться версии, что за аннулирование наших пропусков ответственен тот же, кто поколдовал над блоком охлаждения.

— Слово «колдовать» тоже запрещено законом, — не удержался Радэк. — Ну, так что вы сейчас хотите сказать? Что на борту есть кто-то посторонний?

— Да, есть. Я бы сказал, целых шесть посторонних.

— Нет, постойте-ка, — нахмурилась Вильма. — Они ложились вместе с нами. Я сама лично их заморозила. И разморозились они тоже вместе с нами.

— Ну, за исключением Софии и Уве.

— О них можно даже не вспоминать, они у нас вообще мертвый груз.

— Вильма…

— Клинически мертвый груз. Кстати, как они?

— Как и прежде, — развел руки Радэк и поправил иглу в своей вене. — Они не подключены к централизированной системе управления, так что без ручной команды они не разморозятся. Кстати, их капсулы охлаждаются как раз от второго блока первичного охлаждения.