— С радостью, — брызнул Ленар сарказмом. — Вот только у нас на борту нет ни одной тюремной камеры.

— А зачем нам тюремная камера? — спросил Эмиль. — У нас на прицепе целая жилая станция со всеми удобствами. Высадим их туда, и пусть делают что хотят.

— Мысль интересная, — задумчиво промычала Вильма. — Жаль, что она противоречит нашему кодексу чуть меньше, чем полностью.

— У нас преступник на корабле! — наконец-то решился сказать Радэк вслух это слово. — Что на этот случай говорит кодекс?

— Что преступника надо изолировать и, по возможности, заморозить.

— Так в чем проблема?

— Мы не знаем, кто из них преступник, а высаживать всех подряд на основании одних лишь подозрений — это как минимум неэтично, не говоря уже о том, что ты предлагаешь поместить преступника вместе с невиновными в одну камеру.

— Это будет очень большая камера.

— Хватит! — капитанская ладонь громко опустилась на столешницу, и водная гладь в полупустом стакане сморщилась от испуга. — То, что вы сейчас говорите, я запросто могу расценить как панику и нанесение ущерба моральному духу в рабочее время. Так или иначе, мы получим доступ к Марвину, и после этого мне придется решать, записывать в бортжурнал заметки о вашем непрофессиональном поведении, или нет.

— Ты прав, но это не значит, что я с тобой согласен, — признался Эмиль, почувствовав жар, с которым по его лицу прокатилось чувство вины. — Мы действительно сейчас все ведем себя непрофессионально…

— Я вообще молчала, — встряла Ирма.

— Прости. Почти все мы ведем себя непрофессионально, и мне бы хотелось услышать твой план. Только на этот раз без секретов и недомолвок.

— Как раз хотел его объяснить, пока вы не начали тут разводить бардак. — Ленар ссутулился, облокотившись на столешницу, и сделал глубокий вдох. — Мой план до смешного прост. Вильма сидит на связи и координирует всех нас. Радэк дежурит в машинном отделении. Ирма, на тебе будет челнок.

— На мне? — удивленно уперла она указательные пальцы в свою грудь. — Ты мне доверишь целый челнок?

— Не ерничай. Ты оператор, а значит это по твоей специальности. Я буду дежурить на мостике, а ты, Эмиль, выходишь наружу с напарником и выполняешь инструкции.

— С напарником? — похолодело все у Эмиля в груди, и он задал вопрос, заранее зная, что ответ ему не понравится. — С каким напарником?

— У нас на борту три кандидата, так что скоро станет ясно.

— А если мне в напарники достанется тот самый злоумышленник? Он что, просто так возьмет и получит доступ к секретной информации, которую до последнего скрывали даже от меня?

— Ну да, — равнодушно ответил Ленар. — А чего ты боишься? Что он нам плату контроля доступа спалит?

— Это звучит логично, — цокнул языком Радэк. — Если одного из подозреваемых занять делом, на борту останутся лишь трое.

— По крайней мере на время вылазки. К тому моменту, как я с напарником вернусь на борт, контроля доступа уже не будет, и что тогда?

— К тому моменту я уже получу доступ к электронным журналам, вычислю злоумышленника, и мы примем все необходимые меры в рамках дозволенного. — Ленар победоносно отхлебнул воды из стакана с видом, будто уже мысленно смакует плоды своего плана. — Все довольно просто.

«Все довольно просто».

Эмиль сам не знал, почему, но эти слова прочно застряли в его голове, и стоило ему лишь на минуту остаться наедине со своими мыслями, как в голове священной мантрой повторялась эта фраза снова и снова, будто заевшая грампластинка.

Он еще никогда так не чувствовал себя перед выходом наружу. Его трясло, словно подростка, впервые ложащегося под одно одеяло со своей не совсем одетой пассией, хотя сам он был готов бить себя в грудь и утверждать, что с его пассией все произошло гораздо лучше.

Его жизнь была проста, потому что он относился к ней просто. Словно герой какого-то приключенческого романа он лишился своих родителей в том возрасте, в котором не имел возможности их запомнить. Он вырос в приемной семье, которую привык считать за свою, и вопреки законам приключенческого жанра он никогда не испытывал нужды, жестокого обращения или чего-то еще, что могло помешать ему вырасти слегка легкомысленным. Погибшие родители для него были лишь двумя незнакомцами, которые однажды решили завести ребенка, а спустя год имели неосторожность находиться слишком близко к аварии, связанной с утечкой хлора. Для него все это было какой-то зыбкой абстракцией, и он мог лишь представить, что чувствовали они, и что должен был чувствовать он. Он не умел жить прошлым, и ему оставалось лишь радоваться настоящему и изредка поглядывать в будущее. Как вскоре выяснилось, жить будущем он тоже не умел. Каждый раз, когда его спрашивали, кем он хотел бы стать, когда вырастет, он отвечал, что хочет быть космонавтом, потому что его сверстникам было свойственно так отвечать. Никаких реальных планов на будущее у него не было. Никаких пожеланий не было. Никаких амбиций не было.

Однажды, когда вопрос о дальнейшей жизни встал для него ребром, он спросил себя, что у него лучше получается? Так он создал список профессий, в которых он смог бы реализовать свои таланты. Он перечитывал этот список в надежде, что однажды схватится за карандаш и начнет его сокращать, но карандаш не потребовался. Муки подобного выбора для некоторых превращались в пытку, но только не для Эмиля. Окончательно удостоверившись в своей неспособности самостоятельно сделать для себя выбор, он просто доверил свою судьбу круглому куску серебра, и очередная проблема решилась так, словно то была назойливая муха, бьющаяся о закрытое окно.

По иронии Эмиль стал тем, кем и обещал.

Как такой легкомысленный человек мог закончить академию с отличием? Никак. Но Эмиль все же закончил, что по мнению некоторых было каким-то жульничеством или нарушением законов природы. Все, за что он брался, давалось ему легко, и сам Эмиль комментировал свой успех так — «Я просто не берусь за то, что дается мне тяжело». Он был способным человеком, угодившим на нижнюю палубу тяжелого буксира. В общих масштабах это было не плохо, но разве кто-то, путешествующий между звездами, обращает внимание на общие масштабы? В масштабах корабля это была тяжелая, благородная и при этом не совсем благодарная работа, но Эмиль никогда не жаловался. Он не вошел, он сразу врос в рабочий ритм, и ни разу не жалел о «своем» выборе.

Однажды, когда пришла пора прощаться с первым капитаном, тот в приступе сантиментов задал вопрос:

— А чем ты собираешься заняться, когда покончишь с контрактом?

— Тем же, чем и все, — равнодушно ответил Эмиль. — Заведу семью.

А потом он задумался над этим вопросом всерьез и быстро пришел к решению, что действительно хочет завести семью. Это решение было твердым, как круглый кусок серебра, и в той же степени самостоятельным. За его судьбоносной монетой не крылось никакой интересной истории. Это была настолько обычная монета, что на самом деле их было несколько. Стоило лишь Эмилю потерять одну, как он при первой же возможности добывал себе другую. Многие мирились с этой его причудой характера, но только не Радэк. Еще до того, как они стали друзьями, Радэка беспокоила эта опасная привычка доверять важные и судьбоносные решения какой-то монете, и однажды он задал ему в лоб вопрос, который его давно беспокоил:

— А вопросы жизни и смерти ты тоже решаешь при помощи этой дурацкой монеты?

Эмиль не стал задумываться над ответом. Он лишь нырнул в карман своего комбинезона и со звоном подбросил монету в воздух.

— Нет, — с улыбкой ответил он, рассматривая чеканку в своей ладони.

Так он познакомил Радэка со своим ужасным чувством юмора.

По специальности он был инженером сверхсветовых силовых установок. Он лучше всех на борту знал, как работает Умножитель Алькубьерре. Он лучше всех понимал принципы, по которым это устройство выворачивает пространство вокруг корабля наизнанку. И он лучше всех осознавал, что эта почти магическая диковина являлась отпрыском человеческого разума. Возможно, если бы его монетка сделала в воздухе один лишний оборот, он бы и сам занимался сборкой подобных вещей. Он чувствовал, что у него бы это вышло. Он верил в свои силы и ничуть не меньше верил в силы окружающих его людей.