Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он выгнал разум из своего тела, но шипящий звук, с которым гидравлика открывает дверь, был подобен взрыву, из которого вселенная образовалась заново, породив звезды, корабль и затекшее тело, реагирующее колючей болью на каждое движение. Ленар резко сел. Не то, чтобы это действие имело хоть какой-то смысл, но закрепившийся когда-то давно рефлекс спустил взведенную пружину, согнувшую его тело пополам. Он едва не попытался слезть со своей полки, но металлический звон вовремя успокоил в нем это намерение. Он ждал, когда эта дверь откроется, и от увиденного его посетило слабое облегчение, какое обычно посещает человека, нашедшего на сгоревших руинах родного дома уцелевшую бронзовую статуэтку.

Эмиль вошел неуверенно, словно это была чужая комната отдыха на чужом корабле, на котором действуют чужие правила поведения. Свинец в его ногах ощущался на расстоянии, а пытливый взгляд молниеносно и почти беспорядочно ощупывал все подряд, словно видит это впервые. Легким кивком он будто бы поздоровался с тремя парами пожирающих его глаз, и следующие два шага дались ему гораздо легче благодаря вежливому толчку в спину.

Эмиля сопровождали двое: Аксель и Густав. Толчок принадлежал Густаву. Ленар плохо его знал, но уже давно усвоил, что Густав предпочитал вербальному любые другие типы общения. То, что было дальше, было мимолетным видением, которое Ленар зачем-то отметил: возмущенный взгляд Акселя, и слегка приподнявшиеся плечи Густава. Они перебросились короткими фразами на своем невербальном языке, и Ленар готов был поклясться, что понял их.

— Поговорите со мной! — потребовал он, позволив себе свесить ноги с края полки.

— Потерпите, — раздраженно отмахнулся Аксель, провожая Эмиля к его полке. — Скоро мы закончим все свои дела, приготовим ужин, и тогда все спокойно обсудим.

— Да какой еще ужин?

— Они обещали нам космочили кон карне, — проговорил Эмиль через натужную улыбку, и тут же ее сбросил, словно стена плохо наложенную штукатурку.

Что будет на ужин, Ленара интересовало в последнюю очередь, и его вопрос был скорее потоком эмоций, добравшихся до языка в обход мозга, но слова «космочили кон карне» зацепились за его уши гарпунами и заставили на секунду забыть обо всем на свете.

Почему его так смутили эти слова? У него же нет ни аппетита, ни любви к космочили.

Чем больше Ленар смотрел, тем больше начинал видеть, и тем меньше понимал, что происходит. Эмиль был облачен в спецовку. Должна ли на нем быть эта спецовка? Было бы странно видеть техника без своей рабочей одежды, но именно в тот моменту Ленару показалось обратное. Из-под каждой складочки проглядывалось напряжение в его мышцах, какое Ленар видел в нем во время физкультуры, но ни разу не видел во все остальные моменты их совместной службы. Причину этого напряжения он смог разглядеть лишь мгновение спустя. Это был черный металлический предмет, который вздувал вены в руке Акселя, и частично терялся в складках рабочего комбинезона. Было не трудно догадаться, что это. Картину в стиле производственного сюрреализма завершали два блестящих браслета, обрамивших технику запястья и шепчущих цепным звоном от каждого движения руками.

На грузовом корабле могло случиться всякое. Кто-то мог пострадать или даже погибнуть. Могли быть различные ситуации, оканчивающиеся несчастными случаями, но все они блекли перед актом лишения члена экипажа свободы, как блекло окно перед летящим булыжником. Такого не могло случиться даже в самых смелых фантазиях, но это случилось, и Ленару было больно наблюдать за тем, как человека, чью жизнь вручили под его ответственность, ведут в наручниках, словно какого-то преступника. Ему было больно вдвойне от того, что он сам прошел через эту унизительную процедуру, и больно втройне от того, что о судьбе Вильмы с Петре он до сих пор ничего не знает.

Маленький ключик выдавил из наручников щелчок. Эмиль встряхнул освободившуюся руку и тут же замер, когда оружие прижалось плотнее к его пояснице. Полчаса назад Ленар видел эту сцену, только вместо Эмиля была Ирма, а вместо опустошенной оболочки в его груди билось сердце. Как только браслет снова сомкнулся, Эмиль стал частью поручня, торчащего из его спальной полки. Выражение «прикован к постели» еще никогда не звучало настолько буквально.

— Что с Вильмой и Петре? — настойчиво спросил Ленар.

Аксель остановился на пороге, пропустив вперед Густава. На его лице не было видно никакого намерения отвечать. Казалось, что он куда-то спешил, поэтому в его голосе слышались усилия, которыми он заставил себя напоследок сказать самое необходимое:

— Они живы и здоровы.

И дверь закрылась.

Нельзя было назвать хорошей ситуацию, в которой такие слова считались хорошими новостями. Возможно, поэтому остатки кровяного насоса в груди издали еще один болезненный вой, прежде чем утихнуть еще на какое-то время.

— Ленар, — окликнул Эмиль, пытаясь найти на своей полке место, свободное от иголок. — Что они делают?

— Мне не сказали.

— Ты представляешь, у них есть… боевое оружие!

— Да, они мне уже этим похвастались, — поморщился Ленар. — Если тебя это успокоит, то я еще не уверен, что оно боевое.

— Зато я уверен. — Эмиль издал громкий звон, без надежды проверяя свои оковы на прочность. — В меня один раз выстрелили.

— Что?! — вскочила Ирма.

— Ты ранен? — задал Радэк правильный вопрос.

— Нет, успокойтесь, я тоже жив и здоров, — сообщил Эмиль очередные хорошие новости, и без признаков радости прилег на свою полку. — Это было снаружи, когда мы замкнули цепь. Густав смог как-то спрятать пистолет. Наверное, под ранцем. А потом, когда Вильма сказала, что не может связаться с Радэком, я, кажется, перенервничал, попытался бежать, и Густав выстрелил мне в голову. Прямо в смотровой щиток, представляете? Кстати, имейте ввиду, что оксинитридный слой от боевого оружия дает трещины. Видимо, прочность этих щитков слегка переоценена.

— А дальше-то что? — требовательно спросил Ленар.

— Дальше я понял, что с Густавом лучше не спорить, и не ошибся. Больше он в меня не стрелял.

— То есть ты перенервничал от того, что Вильма не могла со мной связаться? — уточнил Радэк. — А вовсе не из-за того, что Густав направил на тебя оружие?

— В тот момент я и представить не мог, что в радиусе сорока световых лет у кого-то вообще может быть боевое оружие. Я просто поддался тому чувству, которому меня учили не поддаваться, и решил трусливо сбежать.

— Какому чувству?

— Я не знаю. Никому неизвестна природа этого чувства, именно поэтому нас всех учили ему не поддаваться, — раздался звон цепи от попыток Эмиля подкрепить свои слова жестами. — У человека есть лишь пять чувств, которым можно доверять. Все прочие — это лишь домыслы, страхи и животные инстинкты. Все, наконец-то я признался вам, что я тоже простой смертный. Ленар, я буду просто счастлив, если ты немедленно занесешь заметку о моем непрофессиональном поведении в бортжурнал и высадишь меня с этого корабля в ближайшем космопорту за профнепригодность.

— У меня для тебя очень плохие новости, — поспешил Ленар его разочаровать. — Твой животный инстинкт не ошибся.

— Я знаю, — досадливо простонал Эмиль. — Простите, что я запаниковал так поздно.

Хорошие новости — инопланетяне существуют. Еще более хорошие новости — человек все еще самое разумное существо во вселенной. Почему вторая новость является хорошей? Потому что человеку до сих пор ни с кем не нужно считаться. Встреть он развитую цивилизацию, наделенную сверхсветовыми технологиями и хотя бы атомным оружием, как тут же пришлось бы реорганизовывать все Объединенное Созвездие, выделяя ресурсы на дипломатический корпус, новый торговые пути, внешнюю разведку и создание военного паритета. Нахождение развитой цивилизации стало бы человечеству самым большим геморроем за всю космическую эпоху, поэтому каждый раз, когда исследователи находили очередную планету, населенную органической жизнью, это сопровождалось вздохами облегчения — никто из этих диковинных зверей так и не изобрел колесо.