— Глядя на твою физиономию, я бы, признаться, тоже не стал безгранично и безоговорочно тебе доверять… У Манве что, не нашлось за пазухой кого-нибудь попредставительнее?
— Неисповедимы пути Валар, — вскользь заметил Гэндальф.
В глазах Саурона плясали насмешливые огоньки.
— Тебя послушать, так ты ни о чем ни сном и ни духом. Чист и невинен, точно полевая ромашка. Только сделай одолжение, не пытайся нас обмануть.
— Почему? Это запрещено твоим личным указом?
— И избавь меня от твоего нелепого остроумия… Кстати, этот старик в буром балахоне, который тут шляется по лесу вокруг болот — тоже из ваших? Признаться, от того, что он копошится здесь, у меня под боком, мне ни жарко, ни холодно, вреда от него не больше, чем от сверчка за печкой, — посмеиваясь, Саурон обменялся быстрым взглядом с непроницаемым Кхамулом. — Если вы все такие, как он, то я начинаю склоняться к мысли, что нам, право, и опасаться-то нечего.
Гэндальф пожал плечами.
— Радагаст здесь не для того, чтобы разметать Дол Гулдур по камешку и сунуть тебя носом в кадушку… господин Аннатар. Он призван, чтобы… заботиться о природе и созданиях Йаванны, братьях наших меньших. Но, надо заметить, его весьма удручают и печалят эти гнилые болота, которые расползаются от твоей Крепости по лесу, как моровая язва.
Саурон, чуть помедлив, шагнул вперёд и присел на край скамьи. Водрузил локти на стол и, положив подбородок на скрещенные ладони, взглянул на пленника устало и печально, как на не оправдавшую его ожиданий, неподатливую и оттого совершенно бесполезную вещь.
— Увы. Болота — всего лишь побочный продукт некоторых… творимых в Башне тёмных заклятий. К сожалению, этого не избежать. Вынужден признать, что здесь, в Дол Гулдуре, не слишком здоровая и подходящая для людей среда, поэтому ни люди, ни даже гномы здесь долго не живут — болеют, хиреют… Нам потому и приходится использовать по большему счету именно орков, ибо они переносят подобный магический климат безо всякого вреда для себя. Н-да. — Подпирая голову правой рукой, он задумчиво разглядывал кончики пальцев левой. — У орков, надо сказать, неплохие задатки… но их нужно организовывать, обучать и натаскивать необходимым навыкам, ибо они разобщены, рассеяны по Средиземью и не слишком желают вылезать из своих пещер.
— Чему обучать и натаскивать? — хрипло поинтересовался Гэндальф. — Искусству войны?
— В том числе.
— Скорее — ничему, кроме.
— Как-то ты плоско мыслишь, старик…
— Лучше мыслить плоско, чем так, как ты. Орки — народ воинственный и не всегда… считающийся с интересами соседей, и тебе, конечно, выгодно направить их природную воинственность в нужное для тебя русло, вместо того, чтобы пригасить её и заменить стремлением к чему-нибудь более мирному. Научи их держать в руках соху, а не меч, научи созидать, а не разрушать… и я первым стану твоим ярым последователем и сложу балладу о твоих достославных подвигах. Стихоплет и тем более менестрель из меня так себе, но ради такого случая я могу постараться.
Он умолк — голос его внезапно ослаб и охрип, в горле как-то колко и неприятно запершило. Его слова разбивались о неподвижный, исполненный скорбной снисходительности взгляд Саурона, как волна разбивается о незыблемый и неумолимый прибрежный утес.
— Орки не приспособлены к «благим деяниям», старик. Они — простое орудие… незатейливое, тяжелое и грубое, как, к примеру, топор. С помощью топора можно проломить чью-то голову, но нельзя вырезать изящную статуэтку для украшения камина, ведь так?
— Зато можно построить новый дом. Разве это не благое деяние? Просто тебе это не интересно. «Приспосабливать» орков к чему-то ещё, кроме войны.
— Я даю им то, в чем они нуждаются.
— Ты даешь им то, в чем они нуждаются сообразно твоим умыслам.
— Но другие не дают совсем ничего. Кроме бессмысленной и безжалостной травли.
Волшебник прикрыл глаза. Этот разговор не вел никуда — вернее, вел в никуда, как горная тропа, обрывающаяся на краю пропасти… Несчастные босые ноги мага вновь начали отчаянно замерзать, и он потёр их под лавкой пятками друг о друга.
— Ну… в чем-то ты прав, — хрипло пробормотал он. — Пока орки живут в своих пещерах и никому не мешают, до них никому нет дела. И все же, если вручить им оружие и позволить беспрепятственно этим оружием пользоваться, они не остановятся перед тем, чтобы смести с лица земли всех, до кого смогут дотянуться… Это будет мир только для орков?
Саурон внимательно смотрел на него.
— Это будет мир для тех, кто окажется сильнее. Так было, так есть и так будет всегда, старик. Это справедливо.
Гэндальф прикусил губу.
— Боюсь, что у нас с тобой разные понятия о справедливости, господин… Даритель.
— Жаль, — вполне искренне сказал Саурон. — Я надеялся, что мы закончим этот разговор не в мрачном пыточном застенке, как заклятые враги, а в уютных покоях за чашей теплого ароматного вина, подобно добрым и понимающим друг друга союзникам. Но ты слишком цепляешься за свои убеждения.
— Ты, наверное, еще забыл добавить словечко «дурацкие»…
— А ты хочешь, чтобы я непременно это сделал?
— Мои убеждения слишком мне дороги, чтобы я мог с легкостью их изменить, — устало сказал Гэндальф. — Да и во что превратится этот мир, если каждый начнет менять свою точку зрения, как изношенные перчатки?
— Этот мир вообще ужасно несовершенен, Гэндальф, — безмятежно произнес Саурон. — Ты этого ещё не заметил?
— Но другого у нас нет. И мы не должны допускать в нем… перекосов.
Громко лопнула в огне сырая хворостина. Гомба глухо заворчал. Он по-прежнему не спускал с пленника тоскливого взора, его толстые, похожие на сосиски пальцы мелко подергивались, как будто уже чуяли рукояти пыточных инструментов. Мёрд поёжился возле очага; его лысая голова совсем провалилась внутрь покатых плеч, отчего он приобрел невероятное сходство с терпеливо ждущим добычу унылым стервятником.
— Перекосы случатся рано или поздно, — бесстрастно заметил Саурон. — Невозможно навечно ухоронить мир в стеклянной банке… А все новое всегда рождается через боль и кровь, старик.
Гэндальф поднял на него глаза. Это далось ему нелегко — ощущение исходящей от чёрной фигуры темной мощи лежало на его плечах холодной каменной плитой. Саурон сидел, царственно выпрямив спину, одетый во Тьму, точно в королевскую мантию, смотрел пристально, пытливо, слегка исподлобья, мрачно улыбаясь уголками губ, — и взгляд его давил и сковывал, как железные кандалы.
— Ты хочешь вернуться в Мордор, — сказал Гэндальф.
— Да. И рано или поздно я это сделаю, — спокойно откликнулся Саурон. — И при том растопчу любого, кто посмеет встать у меня на пути.
— Начнешь с меня?
— Но ведь ты не пожелаешь шагать со мной в ногу и в одном направлении?
— Ты же знаешь, что мы с тобой вряд ли сумеем договориться.
Саурон досадливо щелкнул пальцами.
— Увы. Не обессудь, но в таком случае мне придется передать тебя на попечение старины Мёрда. Поверь, это не доставит ни мне, ни тем более тебе ни малейшего удовольствия. Надеюсь, ты понимаешь, что сопротивление с твоей стороны в данных условиях бесполезно?
Гэндальф молчал. Возражать тут было нечего, недолгая беседа с Сауроном вымотала его так, что не то что какие-то заклятия — каждое слово приходилось произносить с усилием, точно ворочая неповоротливые гранитные глыбы. Кхамул, напоминая о себе, негромко кашлянул.
— Разве в этом есть какой-то смысл, господин Аннатар? Вздергивать его на дыбу? Он — воплощенный… и потому не боится ни пыток, ни боли, ни… смерти.
Саурон насмешливо улыбался.
— О, нет! Ты ошибаешься, Кхамул. На самом деле он сейчас куда более человек, нежели даже ты… Тело его во всем подобно презренной человеческой плоти, слабо и смертно, и он привязан к этой бренной оболочке куда больше, чем ты думаешь… уж поверь, я знаю, о чем говорю. Он способен испытывать и голод, и холод, и ужас… и боль. И страх смерти для него — не пустой звук. Что ж… — Он рывком поднялся. — Я с тобой не прощаюсь, старик — вероятно, нам вновь доведется свидеться через некоторое время. Возможно, через пару часов ты почувствуешь себя куда более… сговорчивым и согласным на уступки. Займись им, Мёрд, — отрывисто приказал он палачу, — пошлешь за мной, если возникнут какие-нибудь положительные сдвиги.
