— Бежим отсюда! — гаркнул ворон. — Скорее!

Гэдж повернулся и опрометью бросился обратно, назад по тропе. Храбриться дальше и делать вид, будто ровным счетом ничего необычного не происходит, уже не имело смысла…

В несколько прыжков орк миновал ровный отрезок тропы, по обочинам которой все еще легкомысленно цвела земляника, перескочил через песчаный холмик, завернул за поворот и… остановился.

Тропа исчезла.

Совсем.

Просто оборвалась перед Гэджем, оставив его перед сплошной стеной деревьев и кустов, стоявших густо и кучно, как частокол — словно тут ровным счетом никогда и не было никакой тропы. Но ведь от самой опушки Гэдж шагал по ровной, не имеющей никаких ответвлений лесной дорожке, никуда с неё не сворачивая — куда же она теперь могла подеваться? Куда?! Гэдж обмер от ужаса, тело его враз стало ватным, ноги превратились в безвольный студень…

— Тропа! Гарх, где же тропа?! Силы небесные, куда… куда она подевалась?

Но почтенный ворон был напуган и растерян ничуть не меньше своего спутника… Сипло вскрикнув, он попытался взлететь, но столпившиеся вокруг деревья не желали выпустить его на свободу — ветви их сплелись густо и плотно, не оставляя для ворона ни малейшей щелки, острые сучья так и норовили выколоть глаза или вонзиться в крыло, и, не желая провести остаток жизни обездвиженным калекой, Гарх вынужден был вновь шлепнуться Гэджу на плечо. Орк секунду-другую стоял столбом, вглядываясь во мрак, сгустившийся под деревьями; ему казалось, будто там, в неведомой лесной утробе, что-то неторопливо движется, разрастаясь и неумолимо приближаясь, что-то темное, огромное, страшное, словно медведь, но Гэдж знал, что это не медведь, это не мог быть медведь, это было… Силы изменили орку, сердце захолонуло, крик ужаса застрял в горле комом.

— Существа… — Он попятился. — Ты говорил, в лесу живут существа… Кто они, Гарх? Кто?

Ворон не ответил.

За спиной орка громко хрустнула ветка под чьей-то тяжёлой грузной лапой. «Существо» было не одно! Гэдж стремительно обернулся — и тут же что-то сильно, до искр из глаз ударило его по лицу, сбило с ног, он упал и кубарем покатился в пасть разверзшегося за спиной оврага. Падение оглушило его, он отчаянно, как слепой, тыкался в разные стороны, карабкался на четвереньках сквозь какие-то заросли, натыкался на пеньки и гнилые опавшие сучья, до крови расцарапал о шипы и колючки лицо и руки. Шелест листвы над его головой усиливался, становился всё громче и нетерпимее, теперь Гэджу чудились в нем злобные, негодующие, угрожающие ноты и — смех: негромкий, злорадный, донельзя торжествующий. В совершеннейшем ужасе он скорчился на земле, закрывая голову руками. Что-то громадное, темное и свирепое нависало над ним, со всех сторон к нему тянулись длинные цепкие лапы — ветви? — готовые схватить, разорвать, растерзать в мелкие клочья…

Кинжал!

Подарок Сарумана!

Силы небесные, Гэдж совсем о нем позабыл! А ведь он вовсе не безоружен!

Потной ладонью он нащупал оплетенную кожаным шнурком рукоять, рванул клинок из ножен, взмахнул им перед собой наугад, ничего не видя и не слыша… что-то хрустнуло, отдернулось и тут же резко, словно кнутом, хлестнуло его по лицу. Из глаз его брызнули слезы, рот разом наполнился теплым, соленым и вязким…

— Дуралей! Убери кинжал, живо! — раздался голос. — Ты только пуще их злишь!

Полуослепший, Гэдж вздернул голову и смутно различил перед собой чью-то фигуру — высокую, в сером плаще, с длинным посохом в руках, так странно знакомую… Гэндальф! Волшебник стоял перед Гэджем, заслоняя орка от тянущихся к нему ветвистых лапищ, и Гэдж поспешно, дрожащими непослушными руками вложил кинжал — лезвие его мягко серебрилось в окружающем мраке — в замшевые ножны. Гэндальф, воздев посох, что-то повелительно проговорил, обращаясь то ли к окружавшим орка деревьям, то ли к кому-то, невидимому в лесной чаще. Секунду-другую злобная, сердито шепчущая мгла ещё грозно клубилась вокруг, нависая над магом, потом как-то медленно, словно нехотя отступила, отползла дальше в лес, схоронилась где-то там — в глубоких темных оврагах и укромных лощинах… Дышать стало легче, сжимающий сердце холодный страх отступил, и Гэдж, обессиленно вытянувшись на земле, наконец сумел кое-как перевести дух.

Гэндальф обернулся и посмотрел на него.

Гэдж не ответил ему тем же.

Ему было стыдно — нестерпимо стыдно за свою неописуемую глупость, заставившую его войти в Фангорн, за дурацкий страх, за кровь, струйкой текущую из разбитого носа… Какой же он трус, слабак и неумеха! Что́ теперь Гэндальф может о нем подумать! Да лучше бы волшебник вообще не появлялся, лучше бы Гэдж погиб в битве, как подобает мужчине, а не лежал сейчас, как дурак, у его ног, обливаясь слезами, соплями и кровью. Да уж, не вышло из него бравого воина Анориэля… Орк не мог заставить себя заговорить, и молчание тянулось и тянулось, долгое и тягостное, как холодные зимние сумерки; затем Гэндальф порывисто шагнул вперед и, подав Гэджу руку, не поднял его, а скорее рывком вздернул на ноги.

— Какого лешего, чума тебя порази, ты здесь делаешь?

Но орк по прежнему не находил в себе сил для ответа… В сумраке у его ног что-то завозилось — Гарх (который до сих пор лежал на куче прелой листвы, задрав лапы и всем своим видом пытаясь внушить возможным недругам, что он уже с неделю как умер) осторожно поднял голову и, убедившись, что опасность миновала, поспешил принять более подобающее для почтенной птицы положение. Он был несказанно рад появлению Гэндальфа, хоть и старался всеми силами этого не показывать. Неуклюже взлетел и опустился магу на плечо, сердито уставился на волшебника одним глазом:

— Что он здесь делает? А ты сам-то как думаешь, Гэндальф? Саруману пришлось спешно уехать из Изенгарда, и, конечно, этот гаденыш тут же решил, что теперь ему все позволено!

Волшебник смотрел мрачно:

— Ах вот оно что, Саруман уехал… Но, я полагал, он говорил тебе, Гэдж, что в Фангорн нельзя заходить по одной лишь прихоти, что этот лес может быть опасен… разве не говорил, а?

Орк по-прежнему не мог поднять головы. Проговорил, запинаясь:

— Г-г… говорил… Только…

— Что?

— Ну… ничего. — Ему хотелось провалиться сквозь землю.

— Все ясно.

Гэдж наконец нерешительно поднял взгляд на волшебника. По тону Гэндальфа невозможно было понять, сердится он или нет — лицо его было сурово, но в серых глазах что-то странно поблескивало, какие-то едва уловимые лукавые огоньки. За спиной орка что-то громко хрупнуло и лопнуло, кто-то тяжело, с протяжным хрипом вздохнул — Гэдж вздрогнул и опасливо оглянулся.

— Не бойся, — буркнул маг, — они больше не нападут, по крайней мере, пока я с тобой. Хотя, надо признать, я подоспел как раз вовремя… еще немного — и хьорны встретили бы тебя по-своему.

— Хьорны? К-к… кто это?

— Переродившиеся энты.

— Ага.

— Стражи леса, — посмеиваясь, пояснил Гэндальф. — Странно, что они вообще позволили тебе зайти в Фангорн настолько далеко. Вероятно, их смутило присутствие Гарха… Они признали в нем саруманова ворона, потому и не торопились нападать.

— Они… эти «хьорны»… знают Сарумана?

— Ну, почему бы им его и не знать?

Голос мага был спокоен и будничен — он словно говорил о каких-то глубоко посторонних, отвлеченных, само собой разумеющихся вещах, и не было вокруг ни зловещего темного леса, ни «хьорнов», прячущихся в лесной чащобе, ни прочих загадок колдовского Фангорна, — и Гэдж слегка приободрился, пришел в себя, только ноги его жалко дрожали, тряслись и подгибались по-прежнему. Он утер лицо рукавом:

— Почему… почему они на меня напали, мастер Гэндальф? Разве я чем-то им навредил? Я только собрал немного ягод…

— Дело не в тебе, Гэдж. Они в принципе не любят людей, вот и все.

— И орков, конечно, тоже?

— И орков — тоже. Они, видишь ли, даже с эльфами не очень-то ладят, хотя эльфы — истинно лесной народ.

— А… вы?