Радагаст проводил его задумчивым взглядом.

— Не знаю уж, где ты отыскал этого орка, Гэндальф, но, похоже, у малыша Гэджа с головушкой не все в порядке… Куда это он собрался?

— Похоже, что никуда, — посмеиваясь, отозвался Гэндальф, слушая грохот и приглушенные восклицания со двора: Гэдж то ли запутался в трех ступеньках невысокого крыльца, то ли вообще позабыл об их существовании. Волшебник, впрочем, тоже увлекся приятным радагастовым угощением чуть больше, чем следовало бы, глаза его возбужденно блестели. — Да оно, пожалуй, и к лучшему… Помоги-ка мне подняться, пойду скажу ему пару слов.

Опираясь на посох и слегка прихрамывая — крыжовенное вино унимало боль и придавало сил лучше всех на свете вытяжек из цикуты — Гэндальф выбрался из дома вслед за Гэджем. Орк сидел на крыльце, прислонившись спиной к простеньким перильцам, весь какой-то взъерошенный и потерянный; в волосах его запутались травинки и мелкая соломенная труха. Неподалеку крутился Смоки, негромко урчал, катал по земле пустую деревянную плошку, время от времени прихлопывая по ней лапой.

— Проветриваешься? — спросил Гэндальф. Пристроив посох возле стены, он, держась за перила, неуклюже опустился на верхнюю ступеньку крыльца рядом с орком. — Что ж, полезное дело. Нежная и глубокая привязанность к горячительным напиткам, знаешь ли, до добра не доводит.

— Ладно уж м-мы… м-мораль-то читать, — слегка заплетающимся языком пробормотал Гэдж в ответ. — У самого гха… гхы… гхлаза в р-раз… в разные стороны смотрят…

Волшебник с усилием потер ладонями щеки. Смоки меж тем наскучило гонять плошку по радагастовым грядкам, он уселся в тени стены и принялся шарить в посудине лапой, отскребая от стенок кусочки присохшей каши.

— Ты свою котомку забыл под лавкой, — лениво заметил Гэндальф.

— Я знаю, — пробурчал Гэдж. Он закрыл глаза и прислонился затылком к столбику перил. — Я вообще б-б… б-был д-дурнем, что с тобой связался, гх… г-господин Гэндальф.

— Ты это уже говорил, — рассеянно отозвался волшебник, вспоминая, где он оставил табак и трубку. По всему выходило, что слишком далеко, чтобы за ними возвращаться.

— Т-ты с этим твоим дружком н-нарочно меня нап-пы… нап-поили, чтоб я н-не ушел, да?

— Ногу я тоже нарочно себе подвернул, — проворчал маг, — пока за тобой по лесу бегал?

Орк не ответил. Смоки, убедившись, что плошка теперь окончательно пуста, наконец оставил несчастную посудину в покое и, облизывая лапу, расслабленно вытянулся в тени. Ветерок принес откуда-то желтый березовый лист, покрутил его над грядками, перебрасывая туда и сюда, подкинул к крыльцу. Гэндальф поднял его и, задумчиво разгладив на ладони, печально вздохнул.

— Н-да, лето-то уже перевалило за середину… — Он испытующе посмотрел на орка. — Послушай, Гэдж. Даже если ты будешь проходить по двадцать миль в день, что маловероятно, то окажешься в Серых горах не раньше середины октября. А осенние холода — там, на севере — не лучшее время для того, чтобы бродить по горам… даже для орка. Посуди сам: у тебя нет ни тёплой одежды, ни оружия, никакого снаряжения… Питаться, к примеру, ты во время пути чем вообще собираешься? Рыбу в Андуине ловить?

— А п-пче… п-пчему бы и не ловить? — спросил Гэдж равнодушно. — М-можно ещё силки на птицу ставить… Г-грибы, того… с-сы… с-собирать…

— Мед у диких пчёл воровать, — проворчал Гэндальф.

— К чему это всё? — пробормотал орк сонно. — П-предлагаешь мне отлы… отложить эту з-затею, что ли? Лет на десять?

«Лучше навсегда», — сердито подумал маг.

— Ну, решать-то тебе, конечно… Но вот Радагаст был бы рад залучить до осени толкового помощника. А осенью мне все равно придется вернуться в Изенгард, чтобы потолковать с Саруманом. Просто сначала мне нужно кое-что сделать…

— Что с-с… сделать?

Гэндальф не ответил: появился Радагаст с какими-то узлами подмышкой. Он запер дверь избушки, хозяйственно подпер колом покосившийся столб в заборе и свистнул Смоки.

— Ну что ж, поедем в Росгобел… у меня тут лодка укрыта в ивняке неподалеку, — пояснил он Гэджу и Гэндальфу. — Полчаса — вниз по реке Келебрант, еще полчаса — на переправу через Андуин, да там несколько минут пешком по берегу — к темноте как раз домой и поспеем.

— Я хочу спать, — сказал Гэдж уныло. Хотя свежий воздух в прямом смысле подействовал на него отрезвляюще, он по-прежнему не слишком твердо держался на ногах, и его неодолимо мутило и клонило в сон. Начинала болеть голова — нудно, тоскливо, мерзко…

— В лодке выспишься, — Гэндальф ободряюще похлопал его по плечу. Дотянулся до посоха, с его помощью кое-как поднялся и утвердился на ногах. Протянул Гэджу принесенную Радагастом котомку. — Бери своё шмотьё и пойдем. Скоро стемнеет…

— Он придёт сегодня вечером, Гэндальф, — сказал Радагаст.

— Ты его видел?

— Утром. На окраине топей.

— У него там… убежище? — спросил Гэндальф. — На болотах?

Радагаст пожал плечами.

— Думаю, да. Он иногда подолгу там пропадает. Собирает торф или болотную ягоду… не знаю. Мне кажется, в одиночестве он чувствует себя куда уверенней и спокойней, нежели в чьем-то присутствии.

— Может быть, он возвращается в Крепость?

— Не знаю. По совести говоря — может статься и так.

— Ты говорил, что он боится Крепости.

— Он смертельно боится Крепости, дружище. Уж в чем-в чем, а в этом я уверен наверняка.

Гэндальф не ответил. Но его задумчивый взор, которым он отстраненно изучал насаженный на верхушку плетня глиняный горшок, стал еще более задумчивым, рассеянным и даже встревоженным.

…Гэндальф и Гэдж гостили в Росгобеле уже несколько дней. Жилище Радагаста Бурого представляло собой небольшой бревенчатый домик, стоявший на невысоком взгорье на опушке леса. Он был незатейлив и прост, как и все крестьянские дома: сени с чуланом, единственная горница, основательную часть которой занимала выбеленная известкой печь, и чердак, захламленный всякой всячиной. Дом окружали хозяйственные постройки: дровяной сарай, амбар, погреб, летняя кухня, загоны для коз, конюшня, в которой жил почтенного возраста каурый конь, которого по какой-то невыясненной причине, которую Гэдж так и не сумел установить, звали Снежком. Кроме того, в доме (под домом, за домом, над домом и вокруг дома) обитали и другие жильцы, куда более неожиданные и беспокойные: белка (на чердаке), выводок ежей (в горнице под лавкой), пара больших жаб и лебедь-шипун (в прудике за огородом), семейство ласточек (под застрехой), енот (в собачьей конуре), лисица (в пустой, положенной на бок деревянной бочке), две сороки (повсюду), олененок (в конюшне), Смоки (под крыльцом). Бурый маг до самозабвения обожал животных: часто бывая в лесу, он подбирал больных, покалеченных, раненных или просто обмороженных зверей и птиц, приносил их домой, лечил, кормил, холил и лелеял, а затем возвращал в лес — но многие к этому моменту настолько приживались в Росгобеле, что и не очень-то стремились вернуться на вольные хлеба, а у Радагаста не хватало духу перестать кормить всех этих прихлебателей и выжить их из своего дома; впрочем, со смехом признавался волшебник, в компании ему было куда веселее. Неугомонные питомцы и впрямь скучать не давали: олененок, выпущенный из конюшни, бродил за Радагастом как привязанный, бодая его своими едва наметившимися рожками, лисица и енот всюду совали носы и воровали все, что было не приколочено и могло сойти хоть за мало-мальски съедобное, ежами, днем отсыпавшимися под лавкой, ночью овладевала безудержная жажда деятельности и они с фырканьем носились по дому, топоча, как отборная рохирримская конница, возились и скреблись во всех углах, а по утрам Гэдж, ночевавший на чердаке, частенько просыпался от того, что белка пыталась засунуть ему в ухо орешек, ломтик яблока или еще какое-нибудь замечательное лакомство, которое следовало припрятать до зимы в надежном месте. Но проказливее и пронырливее всех был Смоки: изо дня в день он бродил по двору, окидывая свои владения бдительным хозяйским оком и выжидая подходящего момента проскользнуть в огород (или в кладовку), после чего неизменно учинял там разгром, разор, беспорядок и разрушения. Иногда он подходил к деревянному загончику для коз и, с тоскливыми вздохами поглядывая на трепещущих от страха козлят, расшатывал непрочно державшуюся жердь в заборе, наваливаясь на неё всем телом и раскачиваясь на ней, точно на качелях. Но чаще всего он лежал в своем логове под крыльцом, высунув оттуда нос и обозревая двор маленькими хитрыми глазками, высматривая, кому бы напакостить; притаившись, он любил поджидать, когда кто-нибудь пройдёт мимо — и тогда мгновенно, мохнатым мячиком выскакивал из засады и хватал подвернувшуюся добычу за ноги.