— Это, — прорычал Гэдж, — не вам судить! — Голос его сорвался. Чаша его терпения была переполнена; Гэндальф схватил его за плечо — Гэдж оттолкнул старика с такой силой, что волшебник плюхнулся обратно на скамью. Орк повернулся и опрометью бросился прочь, выскочил из-под полога, натыкаясь на столы и скамьи, расталкивая челядь, ничего не видя перед собой от ярости и обиды, от горьких, злых, мучительных слез, застилавших глаза…

Музыка внезапно смолкла, оборвавшись на какой-то высокой ноте.

Среди гостей поднялся недоуменный ропот.

Невесть откуда возникли вооруженные стражи, заступили беглецу дорогу, скрестили перед Гэджем копья, преграждая путь, окружили орка, обнажили мечи…

Гэндальф вскочил.

— Стойте! Останови это безумие, Келеборн!

Из тишины, внезапно повисшей над поляной, можно было лепить ватрушки — такой она оказалась густой и плотной…

Владыка, чуть помедлив, остановил воинов повелительным жестом.

— Пусть идет… возвращается на тот берег, — негромко, ровным голосом произнес он. — Проводите его до шатра, Лоэрин… и не выпускайте из вида. Проследите, чтобы он не наделал глупостей.

Стражи медленно, словно бы неохотно расступились, вложили оружие в ножны. Гэдж коротко рыкнул — и прыжками бросился вниз по берегу, к лодке, все еще стоявшей в травянистом затончике. Несколько эльфийских воинов незамедлительно направились за ним следом.

Келеборн провожал их взглядом, пока они не скрылись за деревьями — и грудь его тяжело вздымалась, а руки сжимали резные подлокотники кресла так крепко и судорожно, что сквозь нежную светлую кожу явственно проступили побледневшие костяшки пальцев. Галадриэль ласково положила руку ему на плечо.

— Не стоит принимать все это близко к сердцу, мой повелитель. Он всего лишь глупый мальчишка… вспыльчивый и несдержанный… он не понимает, что говорит. Он не опасен.

— Ты… уверена, дорогая? — Келеборн тяжело откинулся на спинку кресла, твердо сжал губы, пытаясь справиться со своими недостойными чувствами, сделал небрежный знак музыкантам. Тихо, неуверенно взяла ноту флейта, к ней присоединился чистый звук лютни — и через минуту мир и порядок под сенью мэллорнов был восстановлен, вновь зазвучали голоса и приглушенный смех, зазвякала посуда, круговорот яств и напитков, подаваемых челядью, благополучно возобновился…

Гэндальф медленно вернулся к столу, тяжело оперся на него кончиками пальцев. Подался вперед, взглянул на Владыку устало и сумрачно. Проговорил негромко, едва разжимая губы:

— До сих пор я был о тебе лучшего мнения, Келеборн.

Эльф, подняв в руке кубок с вином, задумчиво изучал на свет его содержимое — Владыкам, в отличие от прочих гостей, благородный напиток подавали не в деревянных чашах, а в хрустальных бокалах, дабы можно было усладить взор игрой и сиянием ярких алых искр в прозрачной и сочной вишневой глубине. Голос Келеборна был неприятен и сух, как верблюжья колючка:

— Это все, что ты имеешь мне сказать, Гэндальф? Если нет, то говори.

Волшебник смотрел исподлобья.

— Хорошо, скажу. Во-первых, принимая твое приглашение, я тешил себя мыслью, что эта встреча необходима единственно для того, чтобы и вы, и Гэдж могли получше узнать друг друга.

— А во-вторых?

— Я понимаю — и принимаю — твою неприязнь и даже ненависть к оркам, но я, клянусь, и подумать не мог, что ты позволишь себе так неуместно, грубо и зло вымещать её на этом несчастном мальчишке. Это… низко, Келеборн!

Владыка поставил кубок на стол.

— Что ж, я тоже был о тебе лучшего мнения, Митрандир — по крайней мере, думал, что ты мудрее. — Он устало, с сожалением вздохнул. — Ты по-прежнему не хочешь признать, что я был прав?

— Прав в чем?

— Этот орк немного грамотнее своих собратьев, немного образованнее, немного более начитан… но, в конце концов, это вовсе не значит, что учение в корне изменило его орочью натуру.

— Саруман научил его учиться. Это дурно, по-твоему?

— Невежественный орк опасен. Орк, обремененный знаниями, опасен втройне.

— Саруман не наставлял его ни жестокости, ни воинским умениям, ни искусству кровопролития… напротив — учил целительству и медицине, Келеборн… что в этом может быть опасного? Это одно из самых мирных и сострадательных людских занятий.

Эльф желчно усмехнулся.

— О нет! Не медицине, Гэндальф, вернее, не просто медицине — а хирургии, не забывай… вот оно — истинное и непреложное искусство кровопролития! Вот где в полной мере может проявиться вся врожденная орочья кровожадность, неутолимая страсть к мучительству и мясницкие замашки! Боль, кровь, вывороченные внутренности, отсеченные конечности… вот она, полностью орочья стихия, упоение чужими страданиями, прикрытая вуалью благовидности вершина жестокости и бессердечия! Саруман отлично знал, по какой стезе следует направить интересы своего найденыша! И ты еще имеешь глупость сомневаться в полученном результате? Погоди, этот орк еще проявит себя, еще покажет свой дикий, грубый и необузданный нрав, чему, в общем-то, мы все только что стали свидетелями… Сколько орка ни учи — он все в свою пещеру смотрит! А уж что касается Сарумана, то доверять ему — явно последнее дело, Гэндальф, чем дальше, тем больше я в этом убеждаюсь…

— Доверять Саруману или нет — позволь, я решу это для себя сам, Келеборн. А для Гэджа он не только наставник и воспитатель, он — человек, заменивший парню отца и мать. Совсем не дело было в присутствии Гэджа говорить о нем… в таком тоне.

— Что дурного в том, что я пытался открыть этому орку глаза на истинные цели и побуждения его обожаемого учителя? Да неужто ты всерьез полагаешь, будто Саруман воспитывал этого орчоныша единственно из чистейшего милосердия, от доброго и бескорыстного сердца? Святая простота!

— А какие цели, по-твоему, он мог при этом преследовать?

Келеборн с горечью рассмеялся.

— Да любые! Ты же сам говорил, что он всего-навсего намеревался провести «любопытное изыскание». Может, он хотел выяснить, насколько орки восприимчивы к обучению — Творец ведает, для чего ему это понадобилось! Мотивы и цели Сарумана так же темны и никому не ведомы, как его душа… а для меня, признаться, этот его неизбывный и нездоровый интерес к оркам выглядит и вовсе настораживающе: рыбак рыбака, как известно, видит издалека. Он сделал этого несчастного орчоныша своей игрушкой, из пустой забавы (а, может, и из куда более корыстных соображений) искалечил и изуродовал его истинную природу, вылепил настоящее чудовище — недоорка, недочеловека, слепое нерассуждающее орудие, преданное своему господину душой и телом. Это по-настоящему страшно, Гэндальф: врожденная орочья жестокость и злоба, помноженные на сарумановы скрытность, расчетливость и хитрость…

— Нет. — Волшебник стиснул зубы. — Ты заблуждаешься, Келеборн. Ты просто предубежден против орков и потому судишь предвзято.

— Ничуть. — Тон эльфа по-прежнему был ровен и холоден. — Я полагаю, что видел и слышал вполне достаточно, чтобы сделать однозначные и неутешительные выводы.

Гэндальф покачал головой.

— Боюсь, эти однозначные выводы ты сделал для себя задолго до того, как затеял весь этот фарс… а Гэджа, сдается мне, ты на самом деле и вовсе ни секунды не видел и не слышал. Да, парень сейчас находится на распутье — и, если бесконечно твердить ему, что он — орк, он в конце концов в орка и обратится. Но я этого не допущу, Келеборн… во всяком случае, сделаю все, от меня зависящее, чтобы этого не случилось. Вот так-то, мой друг. Всего хорошего. — С этими словами маг коротко поклонился эльфам — Владыке, Владычице, потом советникам — и, повернувшись, широким шагом направился прочь, к берегу реки — следом за Гэджем. Его никто не удерживал.

— Где он? — спросил Гэндальф.

— Здесь. — Лоэрин кивнул на шатер. Предостерегающе коснулся руки волшебника. — Митрандир…

Гэндальф вопросительно взглянул на него.

— Будь осторожен, — негромко сказал эльф. — Похоже, парень слегка не в себе.