— Мне некуда идти, — угрюмо сказал Гэдж. — Меня нигде не ждут.

Это было действительно так: впрочем, сейчас он признавался в этом себе даже без особенной горечи.

— Ясно. — Радбуг, едва заметно морщась от боли, по-прежнему безо всякого выражения смотрел в очаг, на горячие, ало пламенеющие угли. Ответ Гэджа его нисколько не взволновал и не удивил. — Не отчаивайся, парень — в конце концов, ко всему на свете можно привыкнуть, даже, гм, к мясорубке.

— Угу. Особенно если научиться считать себя куском мяса, — пробурчал Гэдж.

Радбуг внимательно взглянул на него.

— Не обязательно. Если на тебя падает бочка с дерьмом, вовсе нет необходимости подставлять ей голову. Можно просто отойти в сторону.

— А ты сумел, — быстро спросил Гэдж, — вовремя отойти? Тебя что, не задело?

— Задело. Но у меня с юности, видишь ли, хороший опыт по части уворачивания от подобных бочек. В этом смысле мне повезло… или неповезло, это уж как посмотреть. — Он коротко хмыкнул. — И все же я хочу, чтобы ты знал: то, что ты видишь в Крепости — это не жизнь… так, осадок, изнанка жизни, парни просто расслабляются после ратных опасностей, им недосуг считаться с требованиями морали. Настоящая жизнь для орка — там, в горах, на суровых скалистых склонах, среди вольных круч, благодатных долин…

— Где можно вдоволь поубивать и пограбить?

— Грабежом не проживёшь, — Радбуг покачал головой. Голос его вконец охрип, он говорил все тише, почти через силу — но говорил, желая поделиться тем, что, видимо, накопилось в его душе, тем, что он мог высказать только Гэджу, в лице которого нашел понимающего слушателя. — Орки промышляют разбоем ничуть не больше, чем другие народы, поверь. Мы кормились охотой, разводили коз, немного занимались земледелием. Конечно, иногда выдавались плохие годы, когда земля не родила, рыба уходила из реки и зверь забивался глубоко в норы. Тогда приходилось выживать… разными способами.

— А твоя мать, она… — Гэдж запнулся. Стоило ли сейчас об этом говорить?

— Что?

— Она была пленницей? — выдавил Гэдж. Почему-то ему казалось важным выяснить для себя этот вопрос.

Радбуг молчал — долго, так долго, что Гэдж решил, что ответа не будет, и, в общем-то, был ничуть этим не удивлен. Но орк все же неохотно разжал губы:

— Я почти ничего не знаю о своей матери… кроме того, что она была человеком. Меня с сестрой — мы были двойняшками — нашли в корзине охотники в одном из горных распадков, кто-то подкинул корзину на козью тропу. Видимо, избавился от позора… Нас, наверно, убили бы, но в тот год на младенцев племени напал какой-то мор, детей было мало, и Мать Рода велела оставить нас в живых, тем более что один из найденышей был девочкой… Вот, собственно, и все.

— Значит, ты вырос в племени? — тихо спросил Гэдж.

— Да.

— А откуда тогда…

— Что?

— Ну, кто научил тебя… читать?

— Кхамул. — Радбуг поморщился. — Один из визгунов. Уже здесь, в Замке. Он не только меня обучал, еще и других — вастаков, северян… Наверное, им нужны были в Крепости худо-бедно грамотные люди… и даже уруки. Меня он выбрал просто потому, что, видимо, полагал, что полуорка научить грамоте будет проще.

— А других орков, значит, визгуны не учили?

— Не учили… зато муштровали. Да, именно так. Муштровали. Замок дал нам в руки оружие, вышколил, натаскал боевым умениям, сделал нерассуждающими вояками… позволил не заботиться о завтрашнем дне. А орки, видишь ли, за кусок хлеба привыкли всегда отдавать сторицей.

— Даже если это хлеб из рук поработителя?

— Об этом в угаре дней не многие задумываются, парень. Новое поколение уже и не знает иного, вольного существования. Да и старики подзабыли заветы предков, пристрастились к легкой жизни: в Замке они всегда обуты, одеты, сыты и пьяны — знай делай, что приказывает начальство. А приказы не обсуждаются — уж это здесь позаботились крепко вколотить в наши лбы.

— Угу. И превратили вас в чучела, — сказал Гэдж.

— Какие чучела?

— Обыкновенные. Набитые опилками и старым рваным тряпьем. Со стеклянными глазами.

— Эк ты загнул! — Радбуг вновь не то рассмеялся, не то глухо закашлял. Помолчал, переводя дух, собираясь с силами; взглянул на Гэджа почти весело. — Выше нос, парень, пока ты не попал в лапы к Мёрду, можешь считать, что жизнь не закончена. Знаешь что, держись Шарки, за этим старым лисом не пропадешь. Он далеко не так прост, каким хочет казаться…

Бесшумно отворилась дверь.

Вошёл — лёгок на помине! — Саруман в сопровождении невысокого орка, седого и сгорбленного, помаргивающего подслеповатыми глазами; лицо старого снаги было измятым и морщинистым, словно обезьянья мордочка, он прихрамывал, трясся все телом и часто шамкал беззубым ртом. Не обращая на него внимания, Белый маг широким шагом пересёк комнату, остановился возле постели раненого, внимательно посмотрел на Радбуга сверху вниз.

— Все в порядке? Я нашел тебе сиделку, — он кивнул в сторону своего спутника, который тем временем сунулся в камин подкинуть дровишек и, дрожа, так низко склонился над огнем, что клочья седых волос, торчащие из-под его войлочной шапки, начали предостерегающе потрескивать. — Пурых побудет тут до рассвета, на случай, если у тебя поднимется жар, лады?

— Ну, лады, — пробормотал Радбуг. — Пусть побудет.

Саруман кивнул.

— Я или мой ученик утром заглянем, чтобы сменить повязки. Идем, Гэдж.

Пурых сидел, чуть ли не с головой нырнув в камин, протянув к огню скрюченные подагрой руки, а от его кислых сырых отрепьев валил серый пар, такой едкий и густой, что казалось, будто бедолага загорелся… И у Гэджа возникло странное ощущение, что Саруман приволок сюда этого развалюху Пурыха не столько для того, чтобы присматривать за Радбугом, сколько затем, чтобы дать старому снаге возможность как следует обогреться у очага: в подвалах Крепости было сыро и холодно даже летом, и ютящиеся там «козявки» частенько страдали от непроходящих простуд и боли в суставах… Впрочем, Гэдж счёл за лучшее держать подобные мысли при себе.

* * *

— Что, опасная у него рана?

Они возвращались обратно тем же путем, через орочьи казармы. Саруман шагал впереди, нес фонарь и сундучок с инструментом, Гэдж тащился следом за ним с сумкой через плечо. В ней мягко побрякивали склянки и банки с мазями и растворами.

— Повреждения легких всегда, знаешь ли, чреваты неожиданностями, — небрежно отозвался Белый маг, не оборачиваясь. — Но на орках раны заживают быстро, главное — не допустить воспаления. Кстати, напомни мне завтра насчет карболовой кислоты…

В казарменных коридорах меж тем слегка поутихло: по холодной каменной кишке лишь деловито шмыгали крысы, да, тяжело топая, ходили дежурные, меняли в шандалах отгоревшие факелы. Где-то высоко над сводами коридоров вновь родился отдаленный тоскливый вой, но, услышав его, Гэдж едва ли поежился — он уже привык не обращать внимания на эти внезапные, надоедливо-заунывные звуки.

— Слушай, — медленно проговорил он, — я тут кое-что подумал. Насчет ошейников.

Они уже подошли к порогу своей каморки, и Саруман, оглянувшись на Гэджа, на секунду остановился. Фонарь в его руке дрогнул.

— Что подумал?

— Ну… — пробормотал Гэдж. — Мы могли бы попытаться добраться до Росгобела. Ведь ошейники чувствительны к присутствию орков. Но я тоже — орк! Так что в моем обществе ошейник тебе не страшен.

Саруман толкнул плечом дверь, вошёл в каморку, поставил сундучок на стол. Задумчиво посмотрел на Гэджа.

— Интересная мысль. А как ты предполагаешь пройти через болота?

— Папаша мне говорил, что можно отпугивать гуулов какой-то мазью…

— Мазью? Ну, хорошо. Допустим, минуем мы каким-то чудом эти поганые топи и окажемся в Росгобеле… А что дальше?

Гэдж замялся.

— Ну… возможно, Радагаст сумеет снять с тебя этот проклятый ошейник.

— Радагаст! — Саруман презрительно поджал губы. — Этот Повелитель Бабочек и Врачеватель Барсуков? А если не сумеет?