— К черту одуванчик! — кричал в трубку Чапаев. — Отвяжись, не мешай! Ака-ация!..

— Одуванчик... Одуванчик... Одуванчик... — блеяла трубка.

— К черту! — рычал Чапаев.

— Сам к черту! — откликалась трубка. Видимо, у «одуванчика» тоже было положение не из легких.

В общем, плохо. Все-таки дали тогда маршалу связь. А позже, продвигаясь вперед, Чапаев и Петров проезжали на виллисе через какую-то деревушку, и вдруг краем уха Чапаев услышал, как из укрытия под окном избы тот же знакомый голос нудит свое: «Одуванчик... Я одуванчик... Одуванчик я...»

— Ах, так это ты одуванчик! — зловеще сказал Чапаев, соскочив с виллиса и подойдя к охрипшему связисту. — А вот я сейчас тебя...

— Я одуванчик, — слабо откликнулся связист.

Услышав скорбный голос солдата, ошалевшего от помех телефонной связи, Чапаев бросил на землю полено, которым угрожал было «одуванчику».

И Чапаев вместе с Петровым поехали дальше.

И вот этот человек лежит в госпитале, сраженный ночными мыслями о том, что на великом и радостном переломе войны он выбыл из строя, абсолютно беспомощен и бесполезен для армии. Кончена жизнь.

Его навещают полковые друзья. Он даже не может протянуть им руку, У него нет рук. Он больше не солдат. И человек ли он теперь — ведь он никогда не в состоянии будет сделать самостоятельно даже то, что доступно ребенку. Поднять упавшую вещь. Перевернуть страницу книги...

Пытаясь пробиться через его молчаливую отрешенность от жизни, полковые товарищи напомнили ему, ведь он сам всегда учил их: достоинство настоящего человека проявляется в том, что в самый безвыходно трудный час он способен подняться над собой, стать сильнее и выше судьбы. Да, размышлял он, это — в трудный час. А если не один час, а всю жизнь, день за днем, год за годом, обречен человек на каждом шагу терзаться своей физической беспомощностью. Слабый духом еще способен вынести это. А сильный? Сильному это труднее во сто крат.

Тогда друзья сказали ему то, что сразу вызвало в нем крутой душевный переворот. Вернись на фронт! Вернись в свой полк! Тебя ждут!

Дружеский толчок всколыхнул то, что и раньше неясно, смутно бродило в его сознании. Или человек способен стать выше самых трагических обстоятельств. Иди он капитулирует перед ними, и тогда он не достоин имени человека. Он же всегда был убежден в этом. Он же сам действовал на фронте, руководствуясь этим железным правилом. Теперь он отступит, склонит голову перед бедой?

Он не отступил. И это вскоре почувствовали на себе враги, еще злобно оборонявшиеся в своем логове, сражавшиеся с упорством обреченных. В летопись нашей военной славы навсегда войдут подвиги артиллерийского полка, которым командовал Петров в боях на Одере в районе Гросс Нойкирх и в тяжелой двухдневной схватке, когда только силами своих пушек полк выдержал внезапный натиск пехоты и танков дивизии СС «Германн Геринг». И сам атаковал занятое немцами село Вильгельминенталь, атаковал силами своих батарей, и ворвался в село, и дерзкой операцией помешал врагам перерезать дорогу нашего наступления.

Можно книгу написать только об этом бое. Но, может быть, простые слова официального документа будут красноречивее самых картинных описаний. Вот эти слова:

«Три раза он лично водил своих солдат в рукопашную. Его фигура с рукавами в карманах брюк не гнулась ни под каким огнем и воодушевляла гвардейцев на подвиг. Презрение к смерти и непреклонное упорство Петрова были лучшими аргументами стойкости». За тот подвиг Петров был удостоен второй Звезды Героя Советского Союза.

...Генерал Петров служит в армии и сегодня. Он по-прежнему требователен и строг. Но подчиненные знают, что редко можно встретить человека, более беспристрастного и справедливого в своих решениях.

Он беспощадно строг прежде всего к самому себе. Я видел пустынную вершину в Карпатах, где он четыре года жил один с ординарцем и двумя связистами, хотя внизу, в долине, прекрасные дома для офицеров. Он регулярно возвращался к себе пешком, нарочно выбирая самый трудный, крутой подъем в горах, а зимой каждый день принимал снежную ванну. Он выработал для себя строжайший режим, и теперь мало кто может сравниться с ним физической выносливостью. Там, на склоне горы, возле того места, где стояла его одинокая палатка, теперь поднимаются молоденькие деревья. По приказанию Петрова их посадили, сотни деревьев, его связисты — в память о погибших на войне, во славу жизни.

Генерал избрал для себя нелегкий путь. Службу в армии он совмещает с научной работой. Несколько лет назад он окончил экстерном исторический факультет Львовского университета. За большой теоретический труд о современном военном искусстве совет Артиллерийской командной академии присвоил ему ученую степень кандидата военных наук.

1961

Командир, военачальник Красной Армии Константин Константинович Рокоссовский... В течение четырех лет первой мировой войны участвовал в боях против войск Вильгельма Гогенцоллерна. Начал службу в драгунском полку, с 1917 года — в кавалерии Красной Армии. Как многие военачальники нашей армии, будущий маршал именно в коннице еще со времен гражданской войны овладел искусством конников совершать неожиданные для неприятеля рейды в тыл врага, выполнять мгновенные, сложные маневры, обескураживающие противника, что использовал с успехом в пору возросшего значения механизированных войск, танков, самоходных орудий, как это свойственно было бывшим кавалеристам маршалу Г. К. Жукову, С. К. Тимошенко и многим командующим корпусами, армиями и фронтами в минувшую войну.

...Но я не историк и не теоретик военного искусства. Я лишь свидетель довольно многих операций армии, потом фронтов, возглавлявитихся К. К. Рокоссовским, виделся с ним в годы войны часто, на нескольких фронтах, и мне хочется «вдогонку» за книгами, посвященными маршалу, рассказать о том, что я видел в боях, находясь поблизости от него, как он сам оценивал предстоявшие отход или наступления своих войск, а затем их тот или иной результат.

Главное — дать представление о Константине Константиновиче не только военачальнике, но человеке, он ведь сохранил бы свои особенности ума и души, будь не человеком армии, а, скажем, ученым, инженером, путешественником-геологом.

Несмотря на необходимую всем командирам и командующим строгость, суровость, предельную в бою требовательность, Рокоссовский в самых тревожных обстоятельствах никогда не повышал голоса и чем больше приглушал его, тем — это все подчиненные понимали — жестче и настоятельней было его распоряжение, чуть было не сказал я — просьба, настолько корректен был командующий и с офицерами, и с солдатами.

Скромен был в военном быту необычайно. Да это и видно было по его худощавости, — едва ли не солдатский рацион принят был за столом генерала, потом маршала. Даже гостей-журналистов, не чуждавшихся у других генералов спиртного, угощал после ужина не водкой, а чаем. И сам не пил, по крайней мере, мы не видели за его столом рюмок. Спиртное заменяла, если обстановка позволяла, беседа о новых спектаклях в Москве, о вышедших в столице книгах, — особенно ценил генерал романы А. Н. Толстого, ведь в «Хождении по мукам» он узнавал многое знакомое ему по сражениям первой мировой и гражданской войн! Но любил и Антона Чехова, перечитывал «Войну и мир» Льва Толстого.

...Человек высокой культуры, Константин Константинович знал «правила» войны Клаузевица, источники побед консула, генерала, императора Наполеона Первого, смелость замыслов и действий перешедшего на сторону Советов талантливого полководца Брусилова, энергию и военно-политический кругозор Фрунзе. Но никому не подражал, верный своему убеждению — даже в отступлении наступать! Как ни странно, отступление есть наступление?! Да, и мы в этом скоро убедимся.

Приходилось мне и моим друзьям по профессии видеть Константина Константиновича озабоченным, но никогда — растерянным, подавленным, озадаченным перед лицом грозно наступавшего противника. Спокойствие свое и решительность внушал — и без всяких поучений — всем подчиненным. Не любил менять и не менял без приказа свыше своих помощников-генералов. Спорил с ними редко, рано или поздно они воспринимали его доктрину военного искусства. Охотно принимал их предложения, связанные с тактикой предстоящих боев, если были эти предложения смелы и эффективны при здравом их анализе. Думается, знал об этом или догадывался — эти черты натуры и поведения соответствовали ленинскому взгляду на дельных работников Страны Советов, военных ли, гражданских ли. Читая записки, распоряжения Владимира Ильича, вспоминаешь, как, обращаясь к кому-то из руководителей учреждений или наркоматов, писал — не отрывайтесь от дела, попросите секретаря Вашего позвонить мне, когда освободитесь... Или: с проектом Вашим согласен вполне, можете проводить его в жизнь без лишних согласований со мной... Того требовал от своих помощников, всех вообще советских работников. Будь жив сейчас Рокоссовский, я бы не решился написать предыдущие строки. Маршал ни за что не согласился бы ставить свое имя рядом с именем Ленина, хотя не о сравнении же идет тут речь, а только о ленинском представлении о необходимых советским людям свойствах и правилах обращения с другими людьми, кто бы они ни были, кем бы они ни были.