Савина глазам своим не поверила. Кто это перед ней — Нектер или реинкарнация Счастливчика Люка?[9] Но пока она обдумывала ироническое замечание, которое могла бы отпустить, в кармане у нее зазвонил телефон. И, как только она ответила, в ухо ей так завопил перепуганный голос, что она едва не оглохла:

— Савина? Это Амандина!

Вечер неспешно окутывал вулканы. Кратеры на фоне оранжево-красного неба походили на аквамариновые ожерелья из соединенных между собой островков-бусин. Призрачный архипелаг. Черные камни Фруадефона, которые весь день накаляло упрямое солнце, казалось, наконец смогли дышать. И Том тоже отдышался — он только что одним махом взлетел от Мюроля до Фруадефона. Пятьсот метров в бассейне он уже проплывает, осталось только бегом заняться — и он готов участвовать в соревнованиях по триатлону на озере Шамбон!

Он прислонил велосипед к сырому граниту источника, но красную воду, которая текла из медного крана, пить не стал. Мама ему запретила. Хотя со двора фермы он часто видел, как гуляющие, особенно старики, наполняли свои фляжки. Конечно же, он, как и все местные, знал легенду…

Черная точка летела над горной дорогой немного выше Фруадефона. Сначала она была не больше мошки, потом, по мере приближения, росла и, наконец, стала точно такого же размера, как он сам.

И велосипед такой же! Разве что поновее, переключатель скоростей не ржавый, и все стальные спицы в колесах блестят.

Велосипед остановился. Вот хорошо! Том был единственным ребенком во всей деревушке, так что появление друга, пусть даже и выдуманного, его радовало. Он помахал рукой, и мальчик ответил тем же. Тому по-прежнему казалось, что он видит в зеркале свое отражение, которое разговаривает и крутит педали!

— Привет, Том, — сказало отражение.

— Привет, Эстебан, — немедленно отозвался Том.

Отражение тоже прислонило велосипед к источнику и недовольно сощурилось:

— Я не Эстебан! Я тебе это уже говорил в прошлый раз, в бассейне. Разве я похож на утопленника?

— Тогда как тебя зовут?

Отражение замялось, как будто его имя было самой страшной тайной, потом все же согласилось:

— Ладно, если тебе так хочется, называй меня Эстебан.

— Ну вот, другое дело! — Том просиял и тут же с завистью посмотрел на новенький велосипед. — А куда ты едешь?

Эстебан разжал пальцы. На ладони блеснула монетка в один евро.

— В Мюроль, за хлебом. — И тут же сжал кулак.

— Можно мне с тобой сгонять?

— А я-то думал, что я привидение!

— Привидение или кто, но вниз велосипед сам катится, а в гору тебе придется еще и педали крутить.

— Ты и правда ненормальный. Если бы я десять лет назад утонул, как бы мы сейчас с тобой разговаривали?

Том вздохнул.

— Я тебе уже объяснял. Ты умер, когда я родился, и твоя душа поселилась во мне… И ты объявился перед моим днем рождения, а сейчас живешь у меня в голове — как сон или, точнее, кошмар.

Эстебан снял рюкзак, положил его на край чаши.

— Очень мило! Так я, значит, страшное видение? — Открыл рюкзак, вытащил пачку шоколадного печенья и бутылку кока-колы. — Хочешь? Твой кошмар не так уж плох, а?

Том кивнул, откусил печенье — вполне настоящее! Эстебан тоже ел, и Тома несколько смутило, что у призрака такой хороший аппетит. С минуту они не могли придумать, что бы такое сказать, и молча поочередно отхлебывали колу. Том огляделся: выше — дома Фруадефона с закрытыми ставнями, прямо под ними — его дом, а вокруг пастбища, покрытые цветущими, не совсем еще уснувшими одуванчиками и маргаритками. Он невольно вздрогнул — не так далеко собирали нектар несколько пчел. Рука у него дернулась, кола пролилась за воротник.

— Черт!

Эстебан внимательно наблюдал за ним.

— Боишься пчел?

— Да, — признался Том. — Доктора говорят, это апифобия. И скоро моя жизнь превратится в ад. Обычно они появляются в мае, но из-за потепления вылетели уже сейчас, в феврале. Ты себе представить не можешь, как я замучился.

Он попытался рукавом пуловера вытереть с шеи колу, но липкая жидкость уже затекла под одежду.

— Хотя, думаю, очень даже представляешь, ведь ты же сам и спихнул на меня этот кошмар.

— Получается, я во всем виноват? Спасибо!

Том вспомнил медово-овсяный шампунь, которым Эстебан мыл голову в бассейне.

— Не за что. Тебе просто повезло, что ты призрак, вот теперь тебе и не страшно, что тебя ужалят. Может, потому и не вспоминаешь об этом.

— О чем?

— О том, что боишься пчел.

Эстебан убрал в рюкзак печенье и колу, помолчал и ответил:

— Знаешь, я потом об этом думал. После бассейна то есть. Наверное, я глубоко копнул и воспоминания вышли на поверхность… Я вижу… Я вижу игру в прятки… Кругом горы, вдали море, река, коровы… И еще я вижу пять ульев, только я не знаю, что это ульи, я думаю, что это собачьи будки. И тогда я решаю спрятаться, и…

Том захлопал в ладоши — и чтобы похвалить, и чтобы тот перестал рассказывать.

— Хватит, получаешь высший балл, можешь не продолжать, это не лучшее воспоминание ни для тебя, ни для меня.

Вдевая руки в лямки рюкзака, Эстебан в упор взглянул на Тома:

— А ты-то как можешь помнить эти подробности? Если я был еще жив, значит, ты еще не родился.

Том прижал палец к губам:

— Мне кое-кто рассказал. Но это секрет!

Эстебан положил руки на руль. Посмотрел на часы.

— Как хочешь. Ну, я покатил, а то булочная скоро закроется. — Он подмигнул Тому: — Я всего лишь начинающий призрак, даже пройти сквозь закрытую дверь не могу! А тебе не помешает умыться, перед тем как вернешься домой.

По бежевому пуловеру Тома продолжали расплываться темные пятна колы.

— Не хочешь ополоснуться в источнике?

— Нет! Из него нельзя пить, и умываться нельзя.

Эстебан вскочил в седло велосипеда.

— У тебя совсем крыша поехала.

— Здесь все знают, — обиделся Том, — что эта вода…

— Берегись! Сзади! — крикнул Эстебан.

Том вздрогнул и обернулся. Над ним кружили привлеченные сладкими пятнами на пуловере пчелы. Он беспорядочно, как марионетка, у которой запутались нити, замахал руками, но пчел это только раззадорило. Эстебан хотел посоветовать ему стоять спокойно, но Том сорвался с места, надеясь, что пчелы отстанут.

Эстебан видел, как Том пересек дорогу, поднялся по склону и, оставляя за собой полосу примятой травы, побежал по лугу, полого спускавшемуся к ручью.

Его преследовали всего одна или две пчелы, которым хватило духу погнаться за этим бежевым сладким цветком, пытавшимся от них ускользнуть.

Том никогда в жизни так не мчался. Ни о чем не думая, он несся вниз по склону, с каждым шагом ускоряя бег, как обезумевшая стрелка часов, как катящийся шар, по пути набирающий скорость. Он не мог остановиться, его ноги разогнались и не послушались бы, бесполезно было себе приказывать. Пчелы не отставали, Том это чувствовал.

Он совершил большую ошибку, убежав от источника. И выбрал неверное направление, рванув напрямик через ближайший луг по крутому склону. Он надеялся таким образом отделаться от пчел, но куда бы он ни посмотрел — луг, целыми днями залитый солнцем, был покрыт лютиками, маками и одуванчиками. Стебли были по колено, и Тому казалось, что с каждым шагом он вспугивает сотни копошащихся в чашечках пчел, сейчас они, разъяренные, нападут на того, кто по неосторожности едва их не растоптал.

Сколько их гналось за ним? Проверять было некогда, Том точно знал, что не должен оборачиваться, должен бежать дальше.

Ручей внизу, совсем рядом. Только бы выбраться из этой цветущей западни — и он спасен. Том продолжал бежать, уже не понимая, слышит ли он собственное дыхание или жужжание пчел.

Вот он, ручей, сразу за оградой. Том проскочил между рядами колючей проволоки, почти не останавливаясь, раздвинув их на ходу. Руки были в крови, как будто он обдирал шиповник, ну и пусть, дальше, дальше. На мгновение он с ужасом подумал, что его преследуют не пчелы, а осы, привлеченные запахом крови, и теперь ему не уйти…