От Этрета до Мюроля, если верить интернет-приложению, шесть часов пути. Какого черта он ждет? Это Овернь, не Бали.

— Габриэль, это важно, пусть она обязательно перезвонит мне. Я беспокоюсь.

Габриэль ничего не обещал. Он закончил почти на веселой ноте:

— Доктор, вам совершенно не о чем беспокоиться. Я за ней присматриваю!

И положил трубку.

Потом отключил телефон — на тот случай, если липучий психотерапевт вздумает позвонить снова. Взгляд Габриэля блуждал по травянистым лужайкам на вершине Мон-Дора — казалось, солнце не столько золотило их, сколько покрывало ржавчиной. По крайней мере, один раз за время этого недолгого разговора Габриэль сказал правду.

Он понятия не имел, где прячется Мадди.

Я оставила машину у причала на озере Павен. Не увидеть ее было невозможно. Вход на причал только один, и парковка одна, зимой почти пустая. Кроме меня, можно считать, никого и нет, лишь несколько человек вышли погулять, да и те уже почти обогнули озеро.

Вид великолепный. Озеро Павен — это круг диаметром не больше километра. Настроение у Павена переменчивое, то смотрит безмятежно, то хмурится. Когда светит солнце, озеро сияет бирюзой в ларчике из елей. В дождливую погоду это сумрачная темно-синяя западня.

Я направилась к обманчиво спокойной воде. Купаться здесь запрещено, летом разрешается только кататься на лодке. Это самое глубокое, около ста метров, озеро Оверни и самое опасное из-за скоплений газа в толще воды. С тех пор как мощный вулканический выброс образовал этот безупречной формы кратер, озеро обросло местными легендами.

По мере моего приближения озеро меняло оттенки, переходя от сапфирового к топазовому, потом стало пурпурным, потом цвета индиго. С каждым метром свечение изменялось, словно обитатели глубин Павена зажигали огни, открывали окна, суетились, пылали страстью, мутили воду странными тенями и озаряли короткими вспышками.

Рассказывали, будто озеро Павен — бездонное и в нем затонула целая деревня; говорили, что это дьявольское, страшное озеро, когда-нибудь оно пробудится, и тогда случится катастрофа, смертоносное извержение, которое обратит местных жителей в соляные статуи, а все остальное — в тучи пепла.

Но озеро казалось таким мирным. Я медленно шла у самой кромки воды, на которой не было ни малейшей ряби, ельник защищал ее от ветра.

Я шла по краю безумия.

Поверхность озера была гладкой, как стальная пластина, как расплавленный металл, как лезвие, которое рассечет вас, стоит только ногу окунуть.

А если утонуть в нем?

Что там, на дне? Что там можно увидеть?

Где ты, Эстебан?

Умоляю тебя, подай мне знак.

Я осталась совсем одна, никто больше не гулял по берегу, все ушли. Обогнуть озеро можно примерно за час. Тропинка то терялась среди елей, то вилась вдоль берега. Я подбирала камешки и забрасывала как можно дальше в воду.

Просто глубокая яма, древний кратер и тысячи кругов на воде.

И тысячи вопросов в моей голове.

Когда появился Жонас, я ухватилась за мелькнувшую надежду. Я почти позабыла о том, что у Эстебана тоже были родители, о которых я ничего не знала. А если это он или Амандина оставили Эстебана тем сентябрьским утром 2000 года в ящике, вделанном в стену байоннской больницы? Кто-то из них положил туда его, тепло укутав, закрыл этот ящик с мягкой обивкой и убежал со всех ног, ни разу не обернувшись. Нет, это невозможно, и Жонас, и Амандина слишком молоды, им около тридцати. Когда родился Эстебан, им было лет десять-одиннадцать. И я никогда не верила, что генетикой можно объяснить настолько поразительное сходство между Эстебаном и Томом, и уж тем более — родимое пятно.

Тогда что? Реинкарнация?

Я бросила еще один камешек в воду такого насыщенного нефтяного цвета, что так и казалось — он к ней прилипнет, будто птица, угодившая в мазут. Но нет, утонул. Все в конце концов тонет?

В остальном, насчет прочих общих черт, Жонас мне ответил, но не убедил.

Он и в самом деле говорит на баскском или выучил всего несколько слов, чтобы клеить официанток в порту? Edari bat nahi zenuke? Oso polita zara, maite zaitut![13]

А шорты цвета индиго? По уверениям Жонаса, их купила Амандина, но почему именно эти? И я не спорю, все подростки любят музыку, но почему Том смастерил себе именно лиру? Да, все дети чего-то боятся, но почему он боится именно пчел?

Очередной камешек полетел в воду. Тропинка удобная, она повторяет линию берега, иногда отступает от него там, где вылезают корни, местами огибает бухточки, где-то сужается, взбираясь на камень. Меня совсем не тянуло домой, хотелось сто раз обойти озеро. Слишком много вопросов крутилось у меня в голове в безумной фарандоле, надо было их разделить, разобраться во всем, это единственный способ не оступиться, не утонуть, я должна была выработать стратегию, действовать четко и организованно.

Я дошла почти до причала. Простой деревянный понтон на сваях.

Моя машина ждала меня, как послушное животное, оставленное на берегу. Камешков у меня больше не было — задумавшись, я перестала их подбирать.

Необходимо сосредоточиться на трех важных вещах.

Во-первых, нужно найти прямое доказательство того, что Эстебан живет в Томе (или Том в Эстебане), даже если это противоречит всякой научной истине. Я должна мыслить как ученый, исследующий то, что лежит за пределами очевидного, за пределами его собственных познаний.

Во-вторых, защитить Тома или Эстебана, неважно. Спасти одного означало спасти другого, а я знала, что они в опасности, Эстебану опасность угрожала раньше, Тому — сейчас, вот что они пытались мне сказать, вот что говорили знаки, прочитать которые могла я одна.

Я села в машину и включила фары. Два шедших мимо рыбака, которых я не заметила, вздрогнули от неожиданности.

Я продолжала рассуждать. Два первых пункта теряли смысл, если не найти ключа к третьему. Кто скрывался в тени? Кто десять лет назад похитил Эстебана? Кто готовился совершить новое похищение — возможно, завтра, когда Тому исполнится десять? Кто убил Мартена Сенфуэна — поскольку все эти события явно связаны? Кто способен был до такой степени изменить видимое на поверхности, чтобы никто мне не верил? Чтобы я сама начала думать, что жизнь и смерть — цикл, который может повторяться столько же раз, сколько можно обойти это озеро?

Кто будет убивать и впредь, пока не истребит всех, приблизившихся к истине?

Жонас остановил квадроцикл у водопада и засмотрелся на Шодфурскую долину. Прямо перед ним возвышалась гора странной формы, напоминавшая клык, на заднем плане виднелись острые пики Санси (единственные достойные покорения вершины среди этих гор-недомерков), опоры подъемников, оставшиеся от станции Шамбон-де-Неж… После того как долину объявили охраняемым природным объектом, туда было строго запрещено въезжать на транспортных средствах с мотором. Однако Жонас не собирался себе в этом отказывать. Он знал здесь каждый склон и каждую тропинку, хотя пешком спускался по ним нечасто.

С тех пор как закрылась станция, эти торчащие среди елей опоры всегда нагоняли на него тоску. Эти стальные призраки, уродовавшие пейзаж, годились лишь на лом, да только не окупилась бы аренда бульдозера, который их выкорчует. Здесь, на зеленой трассе горы Жюмель, Жонас учился кататься. Ему было столько же лет, сколько сейчас Тому, а Овернь в те времена с ноября по февраль была покрыта двухметровым слоем снега.

Черт бы побрал эту планету! Он выключил наконец двигатель квадроцикла.

Что ж, за работу!

Он вытащил из кармана джинсов список поручений Амандины.

Наверное, нашла рецепты в каком-нибудь сборнике старой ведьмы. Овсяный отвар, чтобы успокоить будущего ребенка, настой корней одуванчика от расстройства пищеварения, пустырник для обогащения молока, а гомеопатическая доза чемерицы — только для того, чтобы отравить ему жизнь! Да любая нормальная женщина сходила бы в аптеку — и дело с концом! И все же он соберет для нее эти чертовы сорняки! Потому что Дидина — не любая нормальная женщина. Он навидался всяких — эксцентричных, истеричных и таких, которые считали себя единственными и неповторимыми. И в конце концов понял, что это всего лишь тактика, ловушка для диких мужчин, а как только они возьмут мужика на поводок, становятся такими же, как все, — разумными и занудными собственницами.