Шоссе петляло дальше, играя в прятки с рекой. Уже виден был Фруадефонский мост, серые дома, Источник душ.

Когда он припарковался во дворе фермы и открыл дверцу машины, равелевские гобой д’амур и флейта едва не получили сердечный приступ в до мажоре. Том и Габриэль устроили перед фермой сцену из нескольких деревянных поддонов, сложив их один на другой. Нектер застал концерт в самом разгаре, толпа зрителей состояла из трех спящих котов и десятка переполошенных кур.

Мальчики исполняли нечто среднее между рэпом и роком — во всяком случае, Нектер назвал бы это так. Насколько он в этом разбирался…

— Вы с ума сошли! — крикнул секретарь мэрии. — Санси проснется!

— Хорошо бы! — заорал Габриэль в микрофон.

Они еще и усилитель подключили. Том аккомпанировал другу электрическим риффом, который имитировал извержение вулкана.

— Я тестирую свой подарок! Слышишь, Ники? Эту лиру-гитару, этот адский звук?

Нектер улыбнулся. Никогда еще он не видел Тома таким счастливым. Когда Мадди подарила ему этот инструмент, он на радостях едва не задушил ее в объятиях. Лира-гитара стала лучшим подарком за все десять лет его жизни. Пусть даже он играл на ней не пойми что.

— Что за безумная музыка? — спросил Нектер.

— Hegoak, — с гордостью ответил Габриэль. — Баскский гимн, только мы его переделали, используя партитуры Эстебана.

— Он был первопроходцем! — подхватил Том. — Он понял, что будущее — за лирой-гитарой.

И оба дружно, Том на струнах, а Габи криком, выдали, приведя в негодование кур: Hegoak ebaki banizkio!

Если бы я подрезала ему крылья!

Нектер закрыл за собой входную дверь. Уставившись на два букета, я сказала докторским тоном, не допускающим никаких возражений:

— Ники, это очень мило, но совершенно не вовремя. Амандина наверху, в своей спальне, и у нее только что начались схватки. А ты ее знаешь — и речи не может быть о том, чтобы рожать не дома!

— И правда, — вздохнул Ваян, стоявший тремя ступеньками выше. Поверх своей безупречной белой рубашки он надел поварскую куртку. — Сейчас не время.

Я оглянулась на своего любимого психотерапевта.

— Ваян подежурит первым, я приглашена на концерт.

Ваян проворчал, призывая Нектера в свидетели:

— Боюсь, я, не дочитал до конца должностную инструкцию, «повитуха» там было написано очень мелким шрифтом.

— Не скромничай, ты как-никак десять лет изучал медицину.

Мы переглянулись, как два беззаботных интерна. Я поднялась на пару ступенек, чтобы его поцеловать. Всего раз, потому что надо идти слушать, как поет Габриэль.

Нектер поставил один букет в вазу на буфете и мялся, держа в руке второй и глядя на нас.

— Ники, тебе больше нечем заняться?

— Да есть…

Поскольку он не сдвинулся с места, я подошла к нему:

— А второй букет для кого?

— Так… для… Астер…

Я открыла дверь кухни:

— Так чего ты ждешь? Иди дари.

И за секунду до того, как я захлопнула за ним дверь, Нектер успел спросить:

— Может… хотите чаю?

Хлоп!

Я направилась к выходу. Габриэль ждал, я обещала, что приду его послушать.

— Мадди? — Ваян так и стоял на лестнице. — Мадди… Может, стоит сделать тест ДНК?

Тест ДНК? У меня сердце оборвалось. Неужели все по новой?

Глядя на закрытую дверь в кухню, Ваян прошептал:

— Надо бы взять по волоску у Астер и Нектера. Хотел бы я знать, эти двое — в самом деле брат и сестра?

Я вышла во двор. Мальчики были на самодельной сцене. Я долго смотрела на Габриэля.

Габи…

Меня переполняла гордость.

Гордость за его поступок, на который не решился бы никакой другой десятилетний мальчик; я гордилась его упрямством, гордилась тем, как он поет, как смеется, как скачет по сцене; я гордилась тем, что он нашел себе друга Тома, а я нашла ему отца; я гордилась, как гордятся все матери.

Словно почувствовав мой взгляд, Габриэль перестал петь, обернулся и улыбнулся мне. Ты не похож на Эстебана, Габриэль, у тебя с ним куда меньше сходства, чем у Тома, и все же…

Я люблю вас обоих, Эстебана и тебя, теперь я в этом уверена, я люблю вас одинаково.

Эстебан останется жить в моей памяти, но ты, Габи, — ты мое настоящее и мое будущее.

Возбужденный, нетерпеливый, мой сын, подпрыгивая, протянул мне микрофон:

— Мама, иди сюда, спой с нами!

— Это тебе, Асти. Единственной женщине в моей жизни!

— Спасибо, Ники.

Астер с нежностью взглянула на брата, взяла букет и уткнулась лицом в дудник и лесные фиалки. Потом стала искать кувшин, чтобы продлить, насколько можно, жизнь срезанным цветам, — казалось, она разговаривает с каждым стебельком, с каждым лепестком. Нектер рылся в ящиках и перебирал банки в поисках хоть чего-нибудь, что можно заварить.

Тонкое искусство тянуть время. Старинный обычай.

Сверху все чаще доносились крики. Стены были довольно тонкими, а измученная Амандина, отбросив всякую гордость, орала от боли.

Нектер нашел на дне какой-то банки засохшие палочки корицы и сморщенные листья шелковицы.

— Пойдет? Как ты думаешь?

Астер прервала беседу с медуницей:

— Кто пойдет? Ребенок?

— Да нет, дурочка! Я про красную адскую воду. Про переселение душ. Пойдет дело? Как ты думаешь, достаточно тех нескольких капель, которые проглотила Амандина?

— А как ты думаешь?

Нектер медленно раскрошил на ладони корицу, принюхался.

— Я думаю, что люди делятся на две группы. Одни, как и я, довольствуются тем, что видят, слышат, осязают, что чувствуют запах и вкус, другим этого недостаточно. Им, как и тебе, необходимо верить, что до жизни или после смерти есть еще что-то, невидимое, бесцветное. А дальше — все религии стоят одна другой, и все суеверия тоже, ад, рай, реинкарнация…

Раздался крик, куда более громкий, чем прежние.

— Ребенок на подходе, — тихо сказала Астер.

Нектер приблизился к ней, не отрывая глаз от медного украшения на шее у сестры. Спирали уналоме бесконечно вращались, будто вовлеченные в вечное движение.

— Асти, ты мне не ответила. Как ты думаешь, переселение душ произошло? Будут у малыша глаза серо-голубые, как у Жонаса?

— Разумеется, — подтвердила Астер, целуя лепестки аквилегии. — И еще он, едва родившись, заговорит на баскском!

Нектер улыбнулся, сдунул с ладони коричные крошки и продолжил на фоне крика, который теперь уже почти не смолкал:

— И займется серфингом? Будет красивым и слегка туповатым?

— Он будет терзать женщин, — задумчиво произнесла Астер. — И улетит, как птица.

Нектер покачал головой и нахмурился.

— Ты в самом деле думаешь, что ей надо было пить эту твою водичку?

Они помолчали во внезапно наступившей тишине, напоенной запахами цветов и пряностей, потом Амандина закричала в последний раз — теперь от счастья.

И следом раздался крик младенца.

— Это точно был баскский! — сказал Нектер.

Астер склонилась к валериане, будто делясь с ней каким-то секретом.

— Не смейся, Ники. Да, я думаю, что переселение душ произошло. Допустим, ты не веришь, что я закрыла в своей склянке маленького невидимого призрака, вылетевшего изо рта Жонаса, чтобы высвободить его во рту Амандины. Тогда можешь довольствоваться доступной тебе истиной: если Амандина увидит человека, которого она любила, в только что рожденном ребенке, если это случится, то, значит, переселение душ произошло.

— Самовнушение? Но именно об этом я и говорил, люди делятся на…

Астер приложила палец к губам брата. Ангельский жест.

За окном кухни ослепительно сияло солнце, окрашивая кратеры в ярко-желтый, вспыхивало на черных фасадах домов Фруадефона, играло бликами в вечно текущей красной воде, озаряло Тома и Габриэля, горланивших на своих самодельных подмостках. Мадди, как только Ваян ее позвал, бросилась наверх, в комнату Амандины.