18 Есть злая власть в душе предметов, Рожденных судоргой машин. В них грех нарушенных запретов, В них месть рабов, в них бред стремнин. Для всех людей одни вериги: Асфальты, рельсы, платья, книги, И не спасется ни один От власти липких паутин. Но мы, свободные кентавры, Мы мудрый и бессмертный род, В иные дни у брега вод Ласкались к нам ихтиозавры. И мир мельчал. Но мы росли. В нас бег планет, в нас мысль Земли! Май 1904 Париж Старые письма Я люблю усталый шелест Старых писем, дальних слов... В них есть запах, в них есть прелесть Умирающих цветов. Я люблю узорный почерк — В нем есть шорох трав сухих. Быстрых букв знакомый очерк Тихо шепчет грустный стих. Мне так близко обаянье Их усталой красоты... Это дерева Познанья Облетевшие цветы. <1904> Таиах Тихо, грустно и безгневно Ты взглянула. Надо ль слов? Час настал. Прощай, царевна! Я устал от лунных снов. Ты живешь в подводной сини Предрассветной глубины, Вкруг тебя в твоей пустыне Расцветают вечно сны. Много дней с тобою рядом Я глядел в твое стекло. Много грез под нашим взглядом Расцвело и отцвело. Всё, во что мы в жизни верим, Претворялось в твой кристалл. Душен стал мне узкий терем, Сны увяли, я устал... Я устал от лунной сказки, Я устал не видеть дня. Мне нужны земные ласки, Пламя алого огня. Я иду к разгулам будней, К шумам буйных площадей, К ярким полымям полудней, К пестроте живых людей... Не царевич я! Похожий На него, я был иной... Ты ведь знала: я – Прохожий, Близкий всем, всему чужой. Тот, кто раз сошел с вершины, С ледяных престолов гор, Тот из облачной долины Не вернется на простор. Мы друг друга не забудем. И, целуя дольний прах, Отнесу я сказку людям О царевне Таиах. Весна 1905 Париж «Если сердце горит и трепещет…» Если сердце горит и трепещет, Если древняя чаша полна... — Горе! Горе тому, кто расплещет Эту чашу, не выпив до дна. В нас весенняя ночь трепетала, Нам таинственный месяц сверкал... Не меня ты во мне обнимала, Не тебя я во тьме целовал. Нас палящая жажда сдружила, В нас различное чувство слилось: Ты кого-то другого любила, И к другой мое сердце рвалось. Запрокинулись головы наши, Опьянились мы огненным сном, Расплескали мы древние чаши, Налитые священным вином. 1905 Париж «Мы заблудились в этом свете…» Мы заблудились в этом свете. Мы в подземельях темных. Мы Один к другому, точно дети, Прижались робко в безднах тьмы. По мертвым рекам всплески весел; Орфей родную тень зовет. И кто-то нас друг к другу бросил, И кто-то снова оторвет... Бессильна скорбь. Беззвучны крики. Рука горит еще в руке. И влажный камень вдалеке Лепечет имя Эвридики. Весна 1905 Париж Зеркало Я – глаз, лишенный век. Я брошено на землю, Чтоб этот мир дробить и отражать... И образы скользят. Я чувствую, я внемлю, Но не могу в себе их задержать. И часто в сумерках, когда дымятся трубы Над синим городом, а в воздухе гроза, — В меня глядят бессонные глаза И черною тоской запекшиеся губы. И комната во мне. И капает вода. И тени движутся, отходят, вырастая. И тикают часы, и капает вода, Один вопрос другим всегда перебивая. И чувство смутное шевелится на дне. В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки.. И я молю его: «Останься, будь во мне, - Не прерывай рождающейся муки»... И вновь приходит день с обычной суетой, И бледное лицо лежит на дне – глубоко... Но время, наконец, застынет надо мной, И тусклою плевой мое затянет око! Лето 1905 Париж «Мир закутан плотно…» Мир закутан плотно В сизый саван свой — В тонкие полотна Влаги дождевой. В тайниках сознанья Травки проросли. Сладко пить дыханье Дождевой земли. С грустью принимаю Тягу древних змей: Медленную Майю Торопливых дней. Затерявшись где-то, Робко верим мы В непрозрачность света И прозрачность тьмы. |
