Лето 1905 Париж «Небо в тонких узорах…» Небо в тонких узорах Хочет день превозмочь, А в душе и в озерах Опрокинулась ночь. Что-то хочется крикнуть В эту черную пасть, Робким сердцем приникнуть, Чутким ухом припасть. И идешь и не дышишь... Холодеют поля. Нет, послушай... Ты слышишь? Это дышит земля. Я к траве припадаю. Быть твоим навсегда... «Знаю... знаю... всё знаю», — Шепчет вода. Ночь темна и беззвездна. Кто-то плачет во сне, Опрокинута бездна На водах и во мне... Лето 1905 Париж «Эта светлая аллея…» Эта светлая аллея В старом парке – по горе, Где проходит тень Орфея Молчаливо на заре. Весь прозрачный – утром рано, В белом пламени тумана Он проходит, не помяв Влажных стеблей белых трав. Час таинственных наитий. Он уходит в глубь аллей, Точно струн, касаясь нитей Серебристых тополей. Кто-то вздрогнул в этом мире. Щебет птиц. Далекий ключ. Как струна на чьей-то лире Зазвенел по ветке луч. Всё распалось. Мы приидем Снова в мир, чтоб видеть сны. И становится невидим Бог рассветной тишины. Лето 1905 Париж «В зеленых сумерках, дрожа и вырастая…» В зеленых сумерках, дрожа и вырастая, Восторг таинственный припал к родной земле, И прежние слова уносятся во мгле, Как черных ласточек испуганная стая. И арки черные, и бледные огни Уходят по реке в лучистую безбрежность. В душе моей растет такая нежность!.. Как медленно текут расплавленные дни... И в первый раз к земле я припадаю, И сердце мертвое, мне данное судьбой, Из рук твоих смиренно принимаю, Как птичку серую, согретую тобой. 1905 Париж Второе письмо И были дни, как муть опала, И был один, как аметист. Река несла свои зеркала, Дрожал в лазури бледный лист. Хрустальный день пылал так ярко, И мы ушли в затишье парка, Где было сыро на земле, Где пел фонтан в зеленой мгле, Где трепетали поминутно Струи и полосы лучей, И было в глубине аллей И величаво и уютно. Синела даль. Текла река. Душа, как воды, глубока. И наших ног касалась влажно Густая, цепкая трава; В душе и медленно, и важно Вставали редкие слова. И полдня вещее молчанье Таило жгучую печаль Невыразимого страданья. И, смутным оком глядя вдаль, Ты говорила: «Смерть сурово Придет, как синяя гроза. Приблизит грустные глаза И тихо спросит: «Ты готова?» Что я отвечу в этот день? Среди живых я только тень. Какая темная обида Меня из бездны извлекла? Я здесь брожу как тень Аида, Я не страдала, не жила... Мне надо снова воплотиться И крови жертвенной напиться, Чтобы понять язык людей. Печален сон души моей. Она безрадостна, как Лета... Кто здесь поставит ей межи? Я родилась из чьей-то лжи, Как Калибан из лжи поэта. Мне не мила земная твердь... Кто не жил, тех не примет смерть». Как этот день теперь далёко С его бескрылою тоской! Он был как белый свет востока Пред наступающей зарей. Он был как вещий сон незрящей, Себя не знающей, скорбящей, Непробудившейся души. И тайны в утренней тиши Свершались: «Некий встал с востока В хитоне бледно-золотом, И чашу с пурпурным вином Он поднял в небо одиноко. Земли пустые страшны очи. Он встретил их и ослепил, Он в мире чью-то кровь пролил И затопил ей бездну ночи». И, трепеща, необычайны, Горе мы подняли сердца И причастились страшной Тайны В лучах пылавшего лица. И долу, в мир вела дорога — Исчезнуть, слиться и сгореть. Земная смерть есть радость Бога: Он сходит в мир, чтоб умереть. И мы, как боги, мы, как дети, Должны пройти по всей земле, Должны запутаться во мгле, Должны ослепнуть в ярком свете, Терять друг друга на пути, Страдать, искать и вновь найти... 1904—1905 Париж В мастерской Ясный вечер, зимний и холодный, За высоким матовым стеклом. Там в окне, в зеленой мгле подводной Бьются зори огненным крылом. Смутный час... Все линии нерезки. Все предметы стали далеки. Бледный луч от алой занавески Отеняет линию щеки. Мир теней погасших и поблеклых, Хризантемы в голубой пыли; Стебли трав, как кружево, на стеклах... Мы – глаза таинственной земли... Вглубь растут непрожитые годы. Чуток сон дрожащего стебля. В нас молчат всезнающие воды, Видит сны незрячая земля. Девочка милая, долгой разлукою Время не сможет наш сон победить: Есть между нами незримая нить. Дай я тихонько тебя убаюкаю: Близко касаются головы наши, Нет разделений, преграды и дна. День, опрозраченный тайнами сна, Станет подобным сапфировой чаше. Мир, увлекаемый плавным движеньем, Звездные звенья влача, как змея, Станет зеркальным, живым отраженьем Нашего вечного, слитного Я. Ночь придет. За бархатною мглою Станут бледны полыньи зеркал. Я тебя согрею и укрою, Чтоб никто не видел, чтоб никто не знал. Свет зажгу. И ровный круг от лампы Озарит растенья по углам, На стенах японские эстампы, На шкафу химеры с Notre-Dame. Барельефы, ветви эвкалипта, Полки книг, бумаги на столах, И над ними тайну тайн Египта — Бледный лик царевны Таиах... |
