[Fam., II, 16]

Кумская усадьба, начало мая 49 г.

Император Марк Туллий Цицерон шлет большой привет курульному эдилу Марку Целию1888.

1. Твое письмо причинило бы мне сильную скорбь, если бы само размышление не отогнало всех огорчений, а дух от продолжительного отчаяния из-за общего положения не стал невосприимчивым к новой скорби. Но я все-таки не знаю, как это случилось, что ты на основании моего предыдущего письма1889 заподозрил то, о чем ты пишешь. И в самом деле, что в нем было, кроме сетования на обстоятельства, волнующие меня не более, чем тебя? Ведь я не отказывал тебе в остроте ума настолько, чтобы не считать, что ты видишь то же, что вижу я. Удивляюсь одному: как это ты, который должен глубоко знать меня, мог склониться к тому, чтобы считать меня либо столь непредусмотрительным, что я, по-твоему, готов отойти от высот судьбы1890 на склоны и чуть ли не в глубину падения1891, либо столь непостоянным, что я, по-твоему, готов потерять приобретенное мной расположение человека, находящегося в расцвете могущества, изменить себе самому и принять участье в гражданской войне, чего я с самого начала и всегда избегал?

2. Итак, каково мое «печальное решение!1892». Может быть, удалиться в какое-нибудь уединенное место? Ведь ты знаешь не только мое внутреннее отвращение, равное которому некогда1893 испытывал и ты, но и отвращение моих глаз к недостойному поведению наглых людей. К этому присоединяется это тягостное сопровождение моих ликторов и звание императора, как меня величают1894. Будь я свободен от этого бремени, я удовольствовался бы любым малым уголком Италии; но эти мои лавры1895 не дают покоя не только глазам, но уже и языкам недоброжелателей. Хотя это и так, я все-таки ни разу даже не подумал об отъезде1896, разве только с вашего одобрения. Мои именьица ты знаешь; там мне приходится находиться, чтобы не быть в тягость своим друзьям. Но находясь охотнее всего в приморских, я внушаю некоторое подозрение в желании отплыть. Я, пожалуй, был бы непрочь, если бы мог — к покою. И в самом деле, для войны — какой смысл? Особенно против того, кого, надеюсь, я удовлетворил1897, и на стороне того, кого уже невозможно удовлетворить никоим образом1898.

3. Далее, ты очень легко мог уяснить себе мое мнение уже с того времени, когда ты, встречая меня1899, приехал в кумскую усадьбу. Ведь я не скрыл от тебя того, что мне сказал Тит Ампий1900, и ты видел, как меня ужасало оставление Рима. Разве я, услыхав об этом, не подтвердил тебе, что лучше перенесу, что угодно, но не выеду из Италии на гражданскую войну? Итак, что произошло такого, из-за чего мне изменять свое решение? Разве все не заставляет меня скорее держаться своего мнения? Пожалуйста, верь мне (думаю, что ты так и думаешь): после всех этих несчастий я стремлюсь только к тому, чтобы люди наконец поняли, что я предпочитал один только мир; что, отчаявшись в нем, я ничего так не избегал, как гражданской войны. В этом постоянстве мне, я думаю, никогда не придется раскаяться. И в самом деле, мой близкий друг Квинт Гортенсий, помнится, не раз ставил себе в заслугу, что он никогда не участвовал в гражданской войне1901. Моя слава будет тем ярче, что у пего это приписывалось трусости; обо мне же, полагаю я, этого нельзя подумать.

4. Не пугает меня и то, что ты, чтобы устрашить меня, выдвигаешь в своей глубокой преданности и по редкостной дружбе. Ведь не существует жестокости, которая, по-видимому, не угрожала бы всем при этом потрясении мира, и я с полной готовностью отвратил бы ее ценой своих личных и домашних несчастий и даже ценой того, чего ты мне советуешь остерегаться.

5. Если будет какое-нибудь государство, то я оставлю своему сыну, который, к моей радости, дорог тебе, достаточно крупное наследство в виде памяти обо мне; если же не будет никакого, — он не избегнет судьбы прочих граждан. Далее ты просишь меня не забывать о моем зяте, прекрасном молодом человеке, столь дорогом мне; неужели, зная, как высоко я ценю и его и свою Туллию, ты сомневаешься в том, что эта забота тревожит меня сильнейшим образом? Тем более, что при общих несчастьях я находил отраду только в той слабой надежде, что мой или, лучше, наш Долабелла освободится от тех неприятностей, которые он на себя навлек своей щедростью1902 Разузнай, пожалуйста, что он перенес в те дни, пока был в Риме, — как горьки были они для него, как мало почетны для меня, его тестя!

6. Поэтому я и не ожидаю исхода этих событий в Испании1903 (мои сведения о них совпадают с тем, что пишешь ты) и ничего не замышляю с хитростью. Если государство когда-либо будет существовать, для меня в нем, конечно, будет место; если же его не будет, ты сам, полагаю я, приедешь в те же пустынные места, где, как ты услышишь, поселился я. Но, быть может, я пророчествую, а все это будет иметь лучший исход. Ибо я припоминаю отчаяние тех, кто был стариками в дни моей молодости1904; теперь я, пожалуй, уподоблюсь им, поддаваясь слабости, свойственной моим годам. Хотелось бы, чтобы это было так. Тем не менее...

7. Ты, я думаю, слыхал, что для Оппия1905 ткут тогу с пурпурной каймой, а наш Курций1906 думает о дибафе, но красильщик1907 медлит с его изготовлением. Этим я приправил, дабы ты знал, что я склонен смеяться даже при всей горечи. Что же касается дела Долабеллы, о котором я написал, то убедительно прошу тебя постараться, словно это твое дело. Мое последнее слово: я ничего не сделаю в состоянии смятения, ничего не сделаю необдуманно. Тем не менее молю тебя: в каком бы краю я ни был, оберегай меня и моих детей так, как того потребуют наша дружба и твоя верность.