Польские танки получили приказ оставаться на своих оборонительных позициях. В боевые порядки 2-го танкового полка по возможности быстрее необходимо ввести мотопехотный батальон. Главная роль на сегодня отводится 137-му гвардейскому стрелковому полку. Его 3-й батальон уже сменяется 140-м полком, а район обороны 2-го батальона берут на себя польские пехотинцы.

Генерал Глазунов в эту ночь получил от Чуйкова несколько новых артиллерийских подразделений. Батареи прибывают на огневые позиции, оборудуют наблюдательные пункты, и с рассветом им понадобится несколько часов, чтобы пристреляться к местности. Командир 4-го корпуса знает, что дивизия «Герман Геринг» еще не исчерпала наступательной силы, поэтому нужно быть осторожными и держать в резерве польский танковый полк, чтобы в случае прорыва гитлеровцев через Выгоду на Пшидвожице иметь возможность отрезать их клин у основания. На пути ожидаемого удара немцев усиливается оборона, окапываются вновь прибывшие батареи.

Часовые у землянки отдают генералу честь. Майор Александр Коваль, начальник оперативного отдела, докладывает Межицану, что радио- и телефонная связь с мотопехотным батальоном установлена.

Со стороны Радомки слышен беглый артиллерийский огонь. Бывалый фронтовик Межицан давно улавливал его, а теперь, прислушавшись, крикнул:

— Подхорунжий Твардо!

Из темноты тотчас же появилась стройная фигура командира отделения мотоциклистов 1-го танкового полка.

— Слушаю, гражданин генерал.

— Нужно узнать, что делается в Ходкуве. Там стоят танки 124 и 127, подорвавшиеся на минах,

— Сейчас никого нет. Я поеду сам.

Танкисты расстреляли все снаряды, оставив по одному в казенной части, набросали в стволы битого кирпича и, привязав кабель к спусковым механизмам, покинули танки, взяв с собой радиостанции и оружие. Укрывшись на дне рва, прощальным выстрелом разорвали стволы.

И в этот момент при свете немецкой ракеты танкисты увидели мотоцикл с коляской, несущийся по выбоинам наперерез очередям трассирующих пуль.

— Сумасшедший или заблудился? — проворчал Бархаш и оцепенел при мысли, что, быть может, это связной. Может быть, скоро прибудет тягач?

С мотоцикла ловко соскочил подхорунжий Твардо. Он узнал подпоручника, идущего ему навстречу.

— Генерал спрашивает, как дела.

— Кончились боеприпасы, мы отходим. — Генрик показал на разорванные стволы пушек.

— Подождите минутку! — крикнул сержант Цвик. — Я оставил там бинокль…

Он побежал к танку 127 и исчез под броней.

— Зачем кузнецу бинокль? — буркнул Кельчик. — Впрочем, у них под Краковом все парни бережливые…

Со стороны немцев начали стрелять орудия и минометы. Огонь усиливался. Вдруг над головой резко просвистел снаряд и угодил прямо в танк 127. Из него сразу же клубами повалил дым.

Твардо бросился к горящему танку, вытащил сержанта Цвика и осторожно положил его на землю.

— Погиб, — тихо сказал Твардо.

Мины ложились все ближе. Вот поднялся с земли и упал Воятыцкий. Савин перевязал ему окровавленную грудь и отнес раненого в коляску мотоцикла.

— Вези к доктору Стаху. Может, выживет…

Когда Твардо завел мотор, с опушки леса у Радомки через всю ходкувскую поляну двинулся в атаку немецкий батальон при поддержке десяти танков и самоходных орудий. Польские танкисты, а их осталось только пятеро, отходили вместе с советскими пехотинцами, отстреливаясь из ручных пулеметов.

Перед самый лесом им навстречу из-за горящих руин выскочило несколько немцев.

— Хальт! Хенде хох!

Кельчик поднял руки, сделал несколько шагов в сторону и — неожиданно бросил гранаты. Очередь прошла над самой его головой, но взрывы гранат смели немцев.

— Бегом! — крикнул Бархаш. — Пока дорога свободна.

Немцы захватили деревню, их танки ворвались в лес. Перестрелка продолжалась до рассвета. Утром фронт установился вдоль просеки до высокого обрыва у Радомки. Немцы овладели участком 165 — треугольником леса севернее Ходкува, приблизившись на тысячу метров к намеченной цели. И хотя до шоссе под Рычивулом оставалось два с половиной километра по прямой, сил для дальнейшего наступления у противника не хватило. В деревне и в густом кустарнике догорали семь бронированных машин. В зареве пожарищ занималось утро нового дня.

На рассвете, получив сведения об изменении линии фронта на правом фланге под Ходкувом, дивизия «Герман Геринг» начала наступление от студзянковского кирпичного завода и лесной сторожки Остшень на север.

Едва лишь забрезжил рассвет и стали видны разбитые домики у подножия высоты, более 1300 немцев при поддержке танков и батареи «фердинандов» двинулись по пологому скату. Они наступали без артиллерийской подготовки, чтобы добиться внезапности. Им хотелось захватить противника врасплох. Но лишь только первые очереди прошили воздух, гитлеровцы сами были ошеломлены: к огню пехоты неожиданно для немцев присоединились 28 танковых орудий — стреляли все машины 2-го полка. Немецкий командир отдал приказ отступать.

Замешательством противника воспользовался командир 100-го полка и вновь овладел западной частью Студзянок.

Когда после полуночи вернулась группа разведчиков старшины Силанова, доставив пленного унтер-офицера, подполковник Чайников был в землянке Горшанова. Командиры полков решили наконец поесть. На столе стояли консервы и немецкий котелок с изогнутой крышкой, полный нарезанного лука. Рядом лежала буханка черного хлеба. Над столом в балке торчал узкий кавказский кинжал с серебряной рукояткой.

— Введите, — приказал майор.

Вместе с пленным вошел и переводчик. Немец был без шапки, в защитного цвета куртке, на ногах у него были толстые, ботинки парашютиста. Украдкой осмотревшись и скользнув взглядом по лицам офицеров, он уставился в стол и начал говорить, не дожидаясь, пока переводчик задаст ему первый вопрос.

Пленный сообщил, что с восходом солнца начнется первая атака через лес на высоту 112,2, а также на Выгоду. С этой целью на выжидательную позицию переброшен батальон парашютистов. В мае—июне они сражались под Монте-Касспио. В июле, после нового пополнения, их перебросили на восточный фронт. 30 июля они прибыли на станцию Варшава-Восточная и сразу же попали под бомбы советской авиации. Никогда раньше он не был на восточном фронте, так же как и вся дивизия, и ДКС.

— Что означает ДКС? — спросил Чайников.

— Дивизионскампфшуле.

— Дивизионная боевая школа, — как эхо, повторил переводчик и пояснил: — Это как раз тот батальон парашютистов, в котором он служил.

Далее немец рассказал, как они двинулись маршевой колонной через мост в Варшаву, затем поехали в Варку, а потом на фронт. Батальон принимал участие в боях за Студзянки, но сам он, парашютист, ни разу не выстрелил и именно…

— Довольно этой беллетристики, — резко оборвал его Горшанов. — К делу: состав батальона, вооружение, командиры…

Парашютист отступил на шаг, еще ниже опустил голову и продолжал:

— Три роты, в каждой восемнадцать ручных и четыре станковых пулемета, два миномета среднего калибра. Четвертая рота состоит из двух саперных взводов, противотанкового взвода с тремя орудиями, взвода тяжелых минометов, насчитывающего шесть стволов. Кроме того, в роте — пятнадцать ручных пулеметов. Командует батальоном подполковник Леман. Первой ротой, в которой я служил, — капитан Крумбигель. Связной командира роты — Альфонс Мюллер.

Чайников потянулся к кинжалу, чтобы отрезать ломоть хлеба. Пленный отскочил к стене и закрыл лицо руками. Переводчик прикрикнул на него.

— Он думает, что полковник хочет его зарезать.

— Голодный, глаз не спускает с пищи.

— Не с пищи. Он только на кинжал и смотрит.

— Скажите ему, что мы соблюдаем принципы Женевской конвенции.

Унтер-офицер не хотел больше говорить. Он только буркнул, что если бы не глупая пропаганда, пугающая большевиками, то от него ничего бы не узнали.