Однако, дальше все было хорошо, даже чересчур хорошо. Начальник ЦКИ официально, от имени всего советского государства принес извинения Евгению Хомякову за все те лишения и страдания, которые ему пришлось испытать по вине этого же государства. Хомякова представили к званию Героя Советского Союза (правда, потом, вместо Золотой Звезды ему почему-то вручили орден Дружбы народов). оформили ему отличную пенсию и выдали ордер на однокомнатную квартиру в новом доме в Химках. (Правда, этот дом еще не был сдан в эксплуатацию, так что отставной прапорщик пока так и продолжал жить вместе с Димой и Шурой в подвале у дворника-корейца). А главное — в качестве компенсации за все прошлые лишения Евгению Петровичу выплатили заработную плату за все время, которое он провел на Луне и в сумасшедшем доме. Эта сумма получилась воистину огромной — 25 тысяч рублей. Ошалевший от такого счастья Хомяков тут же «отстегнул» на радостях Диме и Шуре половину — двенадцать тысяч «деревянных», по шесть штук на брата. (Кстати, позже выяснилось, что со спрятанной сберкнижкой ловкий прапорщик таки «взял на понт» Холмова — никакой сберкнижки ни на предъявителя, ни на его личность у Хомякова не оказалось. Но этот факт уже никакого значения не имел для одесситов). Холмов и Вацмаи, сроду не державшие таких огромных денег в руках, тоже ошалели.
— Предлагаю на «штуку» хорошенечко погулять в столице — знаешь, так, Вацман, погулять, чтобы надолго запомнилось, — а на остальные приобрести в Одессе приличный двухкомнатный кооператив, — возбужденно произнес Шура, хрустя новенькими сотенными и пятидесятирублевыми купюрами. — Когда ты будешь сваливать, я тебе твою долю отдам. Или будут другие предложения?
— Нет-нет, все правильно, согласен! — закивал головой Дима, глупо улыбаясь от распиравшей его радости. — Хорошая идея…
— Ну, тогда предлагаю начать кутеж с обеда в ресторане «Арагви», — объявил Холмов. — Полжизни мечтал побывать в этом богоугодном заведении. Поехали… Однако несмотря на то, что до вечера еще было далеко, на дверях ресторана «Арагви» уже висела табличка «свободных мест нет».
— Отец родной, будь другом, пропусти нас на полчасика… — зашептал Шура стоявшему у входа важному, пузатому швейцару, одетому в форменую фуражку и расшитый золотыми нитями пиджак. — Очень, понимаешь, кушать хочется. И Холмов сунул украдкой швейцару две трешки. Однако швейцар тут же швырнул их Шуре обратно. — Ты что, читать не умеешь? — небрежно ткнул он пальцем в табличку, с нескрываемым презрением глядя на скромно одетых Диму и Шуру. Уловив этот взгляд, Холмов сначала позеленел, а потом покрылся красными пятнами от ярости.
— А такая купюра тебя устроит, отец родной? — спросил он, небрежным жестом достав из кармана толстый пласт сторублевок и царский жестом отслюнив от него одну бумажку. Увидев столь внушительную кучу денег, швейцар мгновенно изменился в лице.
— Дак это вот…. - забормотал страж «Арагви», не сводя плотоядного взгляда с сотенной банкноты в Шуриной руке. — Оно-то конечно…
— В таком случае, батенька, прокукарекай три раза и эта бумажка твоя, — предложил Холмов, лениво обмахиваясь «стольником».
— Как это прокукарекай? — удивился швейцар.
— Обыкновенно, как петухи кукарекают — «кукареку», — усмехнулся Шура. — Что, разве никогда не слышал? Ну, давай — три-четыре…
Швейцар немного поколебался, но чувство жадности у него, как верно определил Холмов, оказалась сильнее чувства собственного достоинства. Оглянувшись по сторонам, он послушно вытянул руки по швам и, словно заправский хозяин курятника бойко, с переливами закукарекал.
— Молодец, ловко это у тебя получается, — похвалил Шура. протягивая сотенную купюру голосистому швейцару. — Тебе бы на «зоне» в петушатнике цены бы не было. А теперь отойди в сторону, Шура Холмов гулять будет… Из «Арагви» изрядно поддатые друзья вышли часа через два. Поскольку было еще светло, Холмов предложил прогуляться по Москве. В прекраснейшем настроении, Дима и Шура неторопливо брели по центральным улицам столицы, добродушно задирая встречных прохожих. Внезапно Холмов остановился и, слегка покачиваясь, уставился на молоденького милиционера-регулировщика, отчаянно размахивающего жезлом на одном из перекрестков.
— И кто только этого балбеса на улицу выпустил, — пробормотал Шура, икнув. — Совсем ни хрена регулировать движение не умеет.
И действительно, было похоже, что на перекресток молоденький регулировщик сегодня вышел впервые. Покрывшись крупными каплями пота, он растерянно вертелся на месте, то так то этак поворачивая, поднимая или опуская свою полосатую палку. Результатом этих неуверенных телодвижений стали длинные вереницы машин на всех четырех улицах, примыкавших к перекрестку, да лавина нетерпеливых гудков, с помощью которых водители выражали свое возмущение неопытностью милиционера.
— А ну, дайкось я тряхну стариной, — неожиданно произнес Холмов и, перепрыгнув через металлическое ограждение, нетвердой походкой направился к регулировщику. Встревоженный Дима начал издавать отговаривающие и предостерегающие звуки, но Шура на них никак не реагировал. Бесцеремонно выхватив из рук вспотевшего милиционера жезл и напялив на голову его фуражку, Шура попросил регулировщика отойти подальше и принялся уверенно размахивать полосатой палкой. Милиционер поначалу опешил от такой наглости, но потом растерянно махнул рукой, с явным облегчением вздохнул и побежал к ближайшему автомату испить газированной водички. Длинные вереницы автомобилей вскоре стали укорачиваться на глазах. Раздраженные гудки прекратились — Шура Холмов отлично знал свое дело…
Оставшийся один Дима заскучал и от нечего делать стал наблюдать, как купившие у находившейся неподалеку лоточницы ливерный пирожок граждане тут же начинают искать уединенное место, словно кошка, собравшаяся рожать, чтобы в этом укромном уголке этот пирожок умять, не привлекая лишнего внимания прохожих к своей персоне. Прошло минут пятнадцать, и благодаря стараниям Холмова пробка на перекрестке полностью рассосалась. Шура вернул регулировщику жезл и фуражку, добродушно похлопал его по спине и, довольный собой, вернулся назад. Друзья продолжили прогулку.
— Глянь, Вацман, какие девочки, — толкнул Шура Диму локтем в бок, указав кивком головы на идущих впереди двух фигуристых, длинноногих девиц. — Блин, ведь трахает же кто-то таких куколок… Слушай, Вацман, а почему этими «кто-то» не можем быть мы с тобой, а?
— Логично, — промычал Дима. — Берем на абордаж…
— Погоди, я только гляну, как у них обстоит дело с грудями, — засуетился Холмов. — Не терплю плоских.
Обогнав девиц, Шура осмотрел их спереди и в профиль. С грудями у подруг оказалось все в порядке и вскоре Холмов и Вацман уже ловили такси, чтобы отправиться со своими новыми знакомыми девушками в Лужники, в ночной бар. В таком безудержном загуле друзья провели дней десять, пока однажды утром Холмов, пересчитав оставшуюся наличность, угрюмо не произнес:
— Пора, Вацман, нам рвать когти в Одессу, если мы не хотим в столице все бабки просадить.
— Пора, так пора, — легко согласился Дима, которому уже, откровенно говоря, осточертела пыльная, суматошная Москва. — Пошли за билетами. На следующий день Холмов, Дима, Евгений Петрович и дворник-кореец Вань Сунь (или просто Ваня). с которым обитатели подвала успели подружиться, сидели за накрытым столом. И чего только не было на этом столе, каких только яств. И заливной поросенок, и копченые угри, и колбаска-сервилат, и корейка, и бутерброды с икрой, и маслины, и марочный коньяк, и еще много чего там было. В честь отъезда дорогих одесситов (завтра Дима и Шура улетали в Одессу) своих освободителей Евгений Хомяков, первый советский человек, побывавший на Луне, устроил скромный прощальный ужин. Выпивая и закусывая, бывший прапорщик, Холмов и Вацман оживленно беседовали, снова и снова вспоминая все подробности блестяще проведенной операции по освобождению будущего кавалера ордена Дружбы народов Хомякова из сумасшедшего дома. Что же касается Вань Суня. то он, по причине плохого владения русским языком в беседе участия не принимал и больше налегал на заливного поросенка, который по вкусу почему-то напоминал ему его любимую жареную собачатину. Скоро наступили сумерки, затем совсем стемнело и в крохотном окошке подвала показалась полная, ярко сияющая таинственным желто-серебристым светом Луна. Беседующие умолкли и обратили свои взоры к висевшему высоко в ночном небе спутнику Земли, ставшим невольным виновником их знакомства.
