Разумеется, эти постановления и репрессии не касались Фрасилла, так же как и более поздние эдикты императора не затронули его сына. Впрочем, через какое-то время даже менее влиятельные адепты астрологии возвратились в Рим. Спрос на них был чрезвычайно велик, в том числе и со стороны инициаторов таких гонений. Преследования не раз возобновлялись. Появлялись грозные указы, применялись суровые кары, но вскоре об этом забывалось, так как хотелось забыть.

Подобная непоследовательность была вызвана как раз глубокой верой в астрологию. Ведь непосредственным поводом для таких решений сената при Тиберии послужило раскрытие заговора, якобы составленного молодым аристократом Либоном. Он обратился к астрологам, желая узнать, когда император умрет и кто будет его наследником. Предвосхищая смертный приговор, Либон покончил жизнь самоубийством.

Через тридцать лет Агриппина использовала и это недоверие к астрологам, и решение сената о деле Либона, чтобы погубить свою соперницу Лоллию Паулину, дерзнувшую мечтать о браке с Клавдием.

Нашелся услужливый доносчик: Лоллия выспрашивает астрологов о важных государственных делах, добиваясь у них ответа, кто будет женой императора. Клавдий, чтобы успокоить Агриппину, лично обвинил Лоллию перед сенатом. Ее приговорили к изгнанию и конфискации почти всего имущества. Она смогла сохранить лишь малую толику своих огромных богатств. Впрочем, и этого Агриппине оказалось мало: впоследствии к изгнаннице явился трибун, огласивший ей смертный приговор.

Подозрительность вообще была присуща Агриппине. А вдруг приговор не приведен в исполнение? Или Лоллия подкупила офицера и он убил кого-то другого? Она велела доставить ей голову соперницы. Но смерть неузнаваемо преобразила облик Лоллии. Императрица не узнавала ее. Успокоилась только тогда, когда раздвинула мертвые губы и по зубам убедилась, что это она самая.

Такая судьба ждала женщину, обширные матримониальные планы которой поддерживал вольноотпущенник Каллист. Второй соперницей Агриппины была Элия Петина, на которую сделал ставку Нарцисс. Но это была уже немолодая женщина, и прежде не внушавшая Клавдию симпатию. Поэтому Агриппина оставила ее в покое. Всю свою ненависть она сосредоточила на Нарциссе. То была истинная месть Мессалины с того света. Человек, который больше всех способствовал ее гибели, теперь сделался объектом яростных нападок ее преемницы.

Вражда между Агриппиной и Нарциссом была тем ожесточеннее, что сопровождалась борьбой между вольноотпущенниками. Паллант был связан с императрицей еще теснее, чем перед ее замужеством. Ходили упорные слухи о том, что этих двоих сплотила не только политика и не только борьба с Нарциссом.

Не прошло и года со дня свадьбы Клавдия и Агриппины, как Паллант приступил к осуществлению плана, который для императрицы был, пожалуй, даже поважнее, чем сам брак. Вольноотпущенник принялся убеждать властителя в том, что он должен усыновить Луция Домиция, сына Агриппины!

Паллант ссылался на достойные примеры из недавнего прошлого. Ведь сам великий император Август усыновил своих пасынков, сыновей Ливии от ее предыдущего брака, Тиберия и Друза; этот последний был отцом Клавдия. Однако он забыл добавить, что Август, в отличие от Клавдия, у которого был Британник, не имел сына. Достаточно убедительным выглядел тот аргумент, что Луций старше Британника на четыре года и скорее сможет стать помощником в управлении империей. Но это обстоятельство предрешало и вопрос о престолонаследии! В случае усыновления Луций формально получал те же самые права, что и Британник, фактически же он оказывался в более выгодном положении как старший по возрасту, уже причастный к государственным делам.

Неужели Клавдий не отдавал себе отчет в этом?

Когда девять лет назад сын его и Мессалины явился на свет, император был преисполнен отцовской гордости. Держа ребенка на руках, он выступал на воинских митингах и появлялся в театрах, представляя армии и народу будущего властителя. Теперь же он, как бы совершенно лишенный собственной воли и разумения, повторял перед сенатом аргументы, которые ему подсунул Паллант. Более того, чтобы подчеркнуть необычность и значение своего шага, он напомнил, что с тех пор, как семья Клавдиев живет в Риме, никто еще не был ею усыновлен!

Сенат тотчас же одобрил намерения властителя. Вскоре в силу специального указа, с учетом всякого рода правовых формальностей акт усыновления совершился. Это произошло 25 февраля 50 года. С тех пор полное имя сына Агриппины и Гнея Домиция звучало: Нерон Клавдий Друз Германик Цезарь и, стало быть, точно так, как звали Клавдиева отца, но с добавлением «Цезарь». Отец Клавдия, которого обычно называли просто Друз, прославился во времена Августа завоеванием Германии — страны между Рейном и Эльбой. Отсюда возникло его прозвище «Германик», которое, впрочем, ему присвоили посмертно. Ведь Друз умер в 9 году перед новой эрой, едва достигнув тридцати лет, — из-за неудачного падения с лошади. Клавдию исполнился тогда только год, Германику же, будущему отцу Калигулы, Агриппины, Друзиллы и Ливиллы, было шесть лет. Друза оплакивала не только императорская семья, но и весь народ. Юный военачальник уходил из жизни, озаренный славой героя и завоевателя, и был повсеместно любим как очень непосредственный и добрый человек. Увенчанный славой, Нерон Друз теперь должен был возродиться в новом представителе рода Клавдиев. Сумеет ли Луций, потомок Домициев, оказаться достойным воспоминаний и надежд, связанных с этим высоким именем?

«Нерон» — слово сабинское, означает «мужественный». Род Клавдиев переселился несколько веков назад в Рим именно из горного края сабинян, расположенного почти в самом сердце полуострова, к востоку от среднего течения Тибра. Многие из Клавдиев именовались Неронами, но то было лишь прозвище. Только Друз, а после него усыновленный Луций Домиций носили его как имя.

В Риме к усыновлению Луция отнеслись достаточно равнодушно. Ни у кого не было особых причин радоваться успеху Агриппины или тревожиться за судьбу сына Мессалины. Зато небольшой городок Помпеи сразу назначил жрецов Неронова культа: им присваивался титул flamines Neronis[11]. Таких жрецов назначили, вероятно, и в других городах Италии и провинций, чем выражалась преданность царствующему ому. Однако в самом Риме никогда не существовало религиозного культа здравствующих особ. Такой чести удостаивались только некоторые императоры и члены их семей после смерти и «освящения» или же причисления их к числу божеств сенатом.

Британник, уже девятилетний мальчик, не радовался новому своему брату. Ребенок ясно видел, к чему может привести это усыновление. Сын Мессалины, однако, был беззащитен. Единственное, что ему оставалось, это игнорировать сам факт. Поэтому он приветствовал Нерона, называя его настоящим именем и фамилией:

— Здравствуй, Луций Домиций!

Тот сразу пожаловался на это приемному отцу. В своем окружении (разумеется, по инициативе матери) он толковал, что-де неизвестно еще, чей сын Британник на самом деле.

Возможно, после того как раскрылись похождения Мессалины, подобные сомнения возникали и у самого Клавдия. Можно также предположить, что он перенес на ребенка неприязнь, которую испытывал к его матери. Только это оправдывает и делает понятным столь решительное предпочтение, которое он оказывал пасынку.

Британника покинули почти все. Даже слуги и рабы демонстрировали свое пренебрежение к мальчику, над которым нависла зловещая тень гибели. Необходимо признать, что Агриппина стремилась сохранить видимость приличия и проявляла к нему деланную нежность.

Однако в это время своим вниманием начали дарить Британника некоторые влиятельные персоны, что, разумеется, объяснялось не жалостью к ребенку, но страхом перед далеко идущими планами императрицы. Покровительствовал Британнику даже убийца его матери, Нарцисс, все еще могущественный. Только его заботой и можно было объяснить, что в окружении Британника остался его ровесник Тит, сын сенатора Флавия Веспасиана.