Стоя пред императором, иудеи изложили ход событий следующим образом.

Самаритяне вероломно напали на мирных паломников, направлявшихся на религиозный праздник из Галилеи в Иерусалим. Несколько человек погибло. Мы обратились к прокуратору Куману с просьбой наказать виновных. Однако, подкупленный самаритянами, он выставил нашу делегацию ни с чем. Весть об этом вызвала огромное возмущение среди толп, собравшихся в Иерусалиме для участия в празднествах. Тысячи молодых, пылая жаждой мести, тотчас устремились на север, в Самарию. Наши призывы и увещевания оказались тщетными! Явились в Самарию и фанатики, которых мы называем ревнителями. Это вид тайной религиозной секты, над которой мы не властны, наоборот, она наш враг. Руководители секты Элизарит и Александр до сих пор скрывались в горах Галилеи. Ныне вместе с молодежью они сожгли несколько самаритянских деревень и убили их жителей. Это правда, там творились страшные вещи. Но Куман с помощью Целера быстро привел в Самарию римские когорты. Многие иудеи погибли или попали в плен. Кровавый счет с обеих сторон сравнялся. Нам тогда удалось вразумить молодежь, убедить ее сложить оружие, чтобы не навлечь на страну еще больших бед. В том, что произошло, больше всего повинен Куман. Если бы он сразу, как положено, рассмотрел дело о разбойничьем нападении на паломников, наши вряд ли допустили бы самовольную расправу. Впрочем, прокуратор и ранее нас немало притеснял. Когда однажды во дворе храма собрались громадные массы верующих, чтобы мирно отметить праздник, один из римских солдат разделся и повернулся к ним задом. Это вызвало всеобщее негодование. Однако Куман и Целер, вместо того чтобы наказать виновника, стянули в крепость возле храма дополнительные воинские части. При виде вооруженных воинов многотысячные толпы обратились в бегство, ведь все были убеждены, что тотчас начнется резня. Какая уйма людей погибла тогда, давя друг друга в тесных проходах и улочках!

Несмотря на все высказанные оправдания, иудейская проблема ничего хорошего не предвещала. Повсюду опасались, что арестованные сановники поплатятся жизнью за эти беспорядки. Ведь они сами вынуждены были признать, что в их стране произошел возмутительный случай: чернь осмелилась поднять руку на римскую власть! Кто главный виновник — здесь это никого не интересовало. Истинный ход событий все равно невозможно восстановить. Долг подданных — покорно терпеть и в смирении ждать торжества справедливости. Вину иудеев усугублял и тот очевидный факт, что именно они, а не самаритяне и не Куман, были в кандалах. Сие означало, что наместник Сирии, который первым рассматривал дело и лучше других знал положение в Иудее, настроен против иудеев. И наконец: общеизвестно, что большинство вольноотпущенников императора благоволят именно к Куману и самаритянам.

В силу таких предположений императорский приговор явился подлинной неожиданностью. Вот что заявил Клавдий:

Подлинные виновники последних волнений в Иудее — самаритяне. Поэтому находящихся в Риме членов их делегации надлежит взять под стражу. Они должны быть казнены.

Прокуратор Куман не оправдал доверия. Он несет долю ответственности за события в Самарии и будет отправлен в ссылку. Командующий Целер совершил серьезные проступки. Он виновник гибели многих тысяч жертв и должен быть примерно наказан: его проведут по улицам Иерусалима, а затем казнят.

Вскоре этот приговор был объявлен официально; новым прокуратором Иудеи назначен Марк Антоний Феликс. Принимая во внимание исключительность положения в этой стране, в подчинение к нему поступают также все римские войска, расквартированные в Иудее, хотя в принципе прокураторы наделены только гражданской властью.

Император не мог предугадать, что спустя год после того, как Феликс примется за исполнение своих служебных обязанностей, он приобретет еще нечто большее, что тоже никогда не выпадало на долю императорского прокуратора: руку прекрасной царицы Друзиллы. Она же, выходя замуж за прокуратора-вольноотпущенника, понимала, что берет в мужья подлинного властителя Иудеи. Что теперь может значить Береника с ее мелочной ненавистью?

В винных погребках и банях, под арками цирков и у брадобреев — словом, всюду, где рассуждали о политике и последних сплетнях, проблема суда над иудеями некоторое время вызывала много оживленных пересудов. Почему такой неожиданный поворот дела? Те, что прибыли в кандалах, ныне на свободе и торжествуют. Те, кто призван был как свидетели, отправились в темницы. А как сурово осудили прокуратора и командующего! Кто так повлиял на императора?

Все были согласны в одном: какую-то роль в этом должен был сыграть царь Агриппа. Он как раз находился в Риме, а известно, что при надобности он охотно помогает своим единоверцам, ибо, хотя и мыслит по-гречески, своих религиозных связей с иудаизмом не порывает. Его слово многое значит для Клавдия. Но властитель Халкиды не смог бы противостоять мнению императорских вольноотпущенников, если бы те действовали сообща. Итак, у них наверняка произошел какой-то раскол. В этом нет ничего удивительного, ибо вольноотпущенники беспрерывно ведут друг с другом подлинные тайные войны. Интересно только, какова нынешняя расстановка сил, кто с кем воюет?

Ключом для решения загадки послужило назначение Феликса. С этой минуты тайна приговора прояснилась. Если в выигрыше оказывается Феликс, то за всем этим стоит его браг Паллант. Если же Паллант, то за этим скрывается еще некто, особо влиятельный в последние годы, — жена императора. Доброжелательным отношением к иудеям она не отличается, это правда. Почему же обвинение с них сняли? Наверняка просто для того, чтобы успокоить жителей Иудеи и облегчить исполнение служебных обязанностей новому прокуратору.

Правильно ли было считать, что Паллант и жена императора так тесно взаимодействовали? Для людей, недурно знающих двор, это представлялось несомненным. По их мнению, своим влиянием Паллант был обязан не только официально занимаемой должности. Правда, и она являлась очень важной и прибыльной, ведь Паллант имел доступ к императору, подвизаясь в канцелярии a rationibus[2]. Должность скромная, на практике же она позволяла вольноотпущеннику контролировать финансы равно как всей империи, так и личного состояния властителя. Это само по себе еще не являлось достаточным основанием для всемогущества Палланта и не оправдало бы его спеси, которая осталась в памяти людей даже много лет спустя. Свидетельств этой спеси при жизни он оставил немало, постаравшись также, чтобы блеск своего величия явить и будущим поколениям.

Через каких-нибудь полвека после описанных событий на памятник зазнайства Палланта наткнулся славный в ту пору аристократ и политик, а вместе с тем превосходный писатель, Плиний Младший.

Однажды его несли в лектике — так странствовала вся знать — по дороге из Рима в ближайшее местечко Тибур. В этой прелестной, расположенной у подножия гор местности у Плиния имелась великолепная вилла, одна из многих. Начиная от самых границ Рима по обе стороны дороги возвышались рядами роскошные надгробия. Так же, впрочем, обстояло дело и на всех других, тянущихся из города дорогах, ибо в те времена не возводились отдельные кладбища. Те, что уже завершили свой жизненный путь, сопутствовали спешащим куда-то странникам. Гробницы были богатые, из камня и мрамора, украшенные резьбой и живописью, иногда окруженные живой изгородью. Надписи на могильных плитах подробно сообщали, кто почиет внутри и чего он достиг в жизни, там можно было также прочесть выражение скорби ближних, наставления нравственного порядка, исходящие как бы из уст умершего, даже шутки. О месте своего вечного покоя каждый римлянин заранее и крайне тщательно заботился. Если у него не было фамильного склепа, строил его еще при жизни или поручал это в завещании наследникам. Люди бедные, особенно рабы, которые не могли обзавестись собственной могилой, вступали в специальные товарищества, коллегии: мелкие взносы обеспечивали членам похороны и место в братской могиле. Зато скоробогаты, а особенно вольноотпущенники, тщились великолепием своих могильных сооружений поразить потомков. Эта кичливость нуворишей даже после смерти являлась предметом насмешек тогдашних сатириков. Плиний, поглядывая на роскошные памятники усопших знаменитостей, не мог не вспомнить одну сцену из потешного романа полувековой давности, то есть времен Палланта. Автором романа был Петроний. Итак, один из представленных там героев, вольноотпущенник, миллионер Трималхион, спрашивал своего приятеля Габинну: «Что скажешь, друг сердечный? Ведь ты воздвигнешь надо мной памятник, как я тебе заказал? Я очень прошу тебя, изобрази у ног моей статуи собачку мою, венки, сосуды с благовониями и все бои Петраита, чтобы я, по милости твоей, еще и после смерти пожил. Вообще же памятник будет по фасаду сто метров, а по бокам — двести. Я хочу, чтобы вокруг праха моего были всякого рода плодовые деревья, а также обширные виноградники. Ибо большая ошибка украшать дома при жизни, а о тех домах, где нам дольше жить, не заботиться. А поэтому прежде всего желаю, чтобы в завещании было помечено: „Этот монумент наследованию не подлежит“. Впрочем, это уже не мое дело предусмотреть в завещании, чтобы я после смерти не претерпел обиды. Поставлю кого-нибудь из вольноотпущенников моим стражем у гробницы, чтобы к моему памятнику народ по нужде не бегал. Прошу тебя также вырезать на фронтоне мавзолея корабли, на всех парусах идущие, а я будто в тоге-претексте[3] на трибуне восседаю с пятью золотыми кольцами на руках и из кошелька рассыпаю в народ деньги. Ибо, как тебе известно, я устроил общественную трапезу по два денария на человека. Хорошо бы, если ты находишь возможным, изобразить и самую трапезу и все гражданство, как оно ест и пьет в свое удовольствие. По правую руку помести статую моей Фортунаты с голубкою, и пусть она на цепочке собачку держит. Мальчишечку моего также, а главное — побольше винных амфор, хорошо запечатанных, чтобы вино не вытекало. Конечно, изобрази и урну разбитую, и отрока над ней рыдающего. В середине — часы, так, чтобы каждый, кто пожелает узнать, который час, волей-неволей прочел мое имя. Что касается надписи, то вот послушай внимательно и скажи, достаточно ли она хороша, по твоему мнению: