При известии о событиях в Иудее Нерон сказал:

— Это результат бездарности наших военачальников, а не доблести неприятеля!

Скомпрометированный Цестий умер вскоре после своего поражения; впрочем, он и так не смог бы возглавить командование. Новый наместник был направлен в Сирию, однако погасить пожар в Иудее требовалось поручить кому-то другому. Выбор пал на Веспасиана. Это решение мотивировалось тем, что Веспасиан уже проявил себя как энергичный полководец в Германии, в Британии и Африке.

Весной 67 года вновь назначенный легат явился в Антиохию, столицу Сирии; оттуда он прихватил с собой два находившихся там легиона солдат. Тем временем его сын Тит (тот, что много лет назад был товарищем Британника) поспешил в Александрию и взял оттуда еще один легион. Отец и сын встретились в приморском городе Птолемаида-Акко. В июне того же года они вступили в Иудею во главе могущественной армии.

Так началась подлинная Иудейская война, которая должна была принести гибель сотням тысяч иудеев и императорский трон Веспасиану.

Оставленный в Риме Гелий ощущал, что в государстве творится что-то неладное. Правда, никакого нового заговора обнаружено не было, и, кроме как на войне в Иудее, кровь нигде не лилась, однако повсюду множились симптомы всеобщего недовольства правлением тирана и шута. Сенаторы, хотя и проявляли подлейшее раболепие, всем сердцем ненавидели Нерона; после безжалостного подавления заговоров Пизона и Винициана в этом можно было не сомневаться. Наместники провинций также опасались за свою судьбу, ибо смерть Корбулона и братьев Скрибониев научила их, что никакие заслуги и никакая самая безграничная преданность не спасают от гибели. Люд столицы до той поры благоволил к Нерону, учитывая его щедрость и заботливость в устройстве игр, но с каждым месяцем пребывания императора в Греции начинал относиться к нему со все большим недоброжелательством. Властитель, актером и возничим выступавший перед презираемыми греками, превращал себя в посмешище в глазах всех римлян. Жители некоторых провинций, особенно Галлии и Британии, бунтовали из-за чрезмерного налогового бремени.

Вольноотпущенник направлял в Грецию частые письма, усиленно домогаясь быстрого возвращения императора. На одно из этих писем он получил следующий ответ: «Ты нетерпеливо советуешь мне побыстрей возвращаться. Но ты должен был, однако, пожелать мне скорее вернуться достойным для Нерона образом».

Наконец потерявший терпение Гелий отправился в Грецию сам. Путь от Рима он одолел за семь дней. Он напугал императора тем, что враги в столице готовят большой заговор. Нерон покидал Грецию с глубочайшим сожалением. Он говорил:

— Только греки умеют слушать, и только они достойны моего искусства!

Переправа в Италию пришлась на зиму, когда часты бури. Поэтому многие лелеяли тайную надежду, что императорский корабль пойдет ко дну. Нерон, однако, явился в Италию здоровый и невредимый. Зато немедленно хлынула новая волна доносов на тех, кто предположительно или на самом деле жаждал его гибели.

Проезд императора по Италии совершался на манер триумфальных шествий, какими города Древней Греции удостаивали победителей Олимпийских игр. В Неаполь, Анций и Альбу Нерон вступил не через ворота, а через пролом в городских стенах, ибо таков был греческий обычай. Он якобы носил символический характер: город, где жил победитель игр, в стенах для защиты не нуждался.

Наиболее торжественно происходил въезд в Рим. Здесь тоже снесли часть городских стен. Столица была убрана гирляндами цветов, иллюминирована, во многих местах курились фимиамы. Навстречу шествию высыпали необозримые толпы. Путь шествия пролегал через Большой цирк, где специально снесли ряд арок, через Велабр и Форум на Палатин, до самого храма Аполлона. Сначала несли венки, полученные императором в Греции. Их было всего тысяча восемьсот. На каждом имелась надпись: такая-то награда за исполнение той-то песни или драматической роли Цезарю-Нерону вручается как первому римлянину. За бесконечной чередой венков и надписей ехал на колеснице, на которой некогда совершал свой триумфальный въезд император Август, сам Нерон. Он был одет в золотистую тогу триумфатора, с олимпийским венком из оливковых веток на голове, в руке же император держал пифийский лавровый венок. Рядом с императором на колеснице стоял его учитель музыки Диодор. Сзади рядами шествовали преторианцы, августианы, сенаторы. Приветствовали Нерона хоровые, хорошо дирижируемые возгласы:

— Да здравствует победитель Олимпийских игр! Слава пифийскому триумфатору! Август! Август! Да здравствует Нерон — наш Геркулес! Восславим Нерона — нашего Аполлона! Да здравствует величайший атлет всех времен! О, божественный голос! Счастливцы все те, кто тебя слушает!

К колеснице бросали певчих птиц, символ красоты императорского голоса, ленты для венков и сладости. На следующий день все венки сложили в Большом цирке около высокого египетского обелиска. Состоялись состязания колесниц, во время которых император лично демонстрировал искусство победителя Олимпиад.

Несмотря на столь торжественную встречу, атмосфера столицы не отвечала артистической натуре Нерона. Он тосковал по Греции. Планировал поездку в Египет и Эфиопию, следующую — даже на Кавказ.

Уже в марте император вернулся в Неаполь, где жило много греков.

Снова наступил праздник квинкватр, десятая годовщина смерти Агриппины. Император наблюдал за соревнованиями атлетов в местном гимнасии. Он только что позавтракал, когда ему вручили срочное письмо из столицы.

Наместник Галлии Лугдунской Гай Юлий Виндекс поднял мятеж. Он объявил, что выходит из повиновения властителя, который ограбил всю империю, уничтожил цвет сенаторов, убил свою мать и держится недостойно. Сторонники Виндекса принесли присягу на верность сенату и народу римскому.

Цель этого взрыва была непонятна: возможно, Виндекс собирается выдвинуть какого-нибудь претендента на престол, а может, он стремится отторгнуть Галлию от империи.

Нерон прочел письмо с полным спокойствием. С большим интересом он продолжал следить за состязанием борцов, а потом поднялся со стула и сам спустился на арену, чтобы помериться силами с одним из атлетов.

Во время ужина ему вручили новые донесения о ходе мятежа. Император бросил в ответ:

— Этот бунтовщик плохо кончит!

Он ни в чем не изменил своего дневного распорядка. По-прежнему занимался только игрой и пением. О деле Виндекса не вспоминал ни словом, будто его вообще не существовало. Он не отдавал никаких приказов и распоряжений и не собирался покидать Неаполь. Так прошло восемь дней.

За живое задели императора только манифесты Виндекса, в которых он высмеивал его песнопение и игру и называл Нерона Ahenobarbus (Рыжебородый) — то была кличка Домициев. Нерон тотчас направил письмо в сенат. Он извинялся, что не едет в Рим, и объяснял это тем, что у него болит горло. Сообщал также, что в будущем откажется от фамилии, взятой от приемного отца, и вернет свое родовое имя, которое Виндекс ныне использует как оскорбление. Он утверждал, что все, в чем его обвиняет этот мятежник, сплошная ложь. Нет нужды даже опровергать эти выдумки, достаточно привести лишь один пример наглости: Виндекс утверждает, что Нерон бездарный артист! А ведь он довел свой талант до таких вершин, посвятил искусству столько сил! Нужно ли более наглядное доказательство того, насколько безосновательны все остальные поношения?

Тем не менее жало Виндексовой язвительности глубоко вонзилось в сердце Нерона. Чтобы рассеять свои сомнения, он время от времени спрашивал кого-либо из окружающих:

— Знаешь ли ты более выдающегося артиста, чем я?

Он приказал объявить, что заплатит миллион сестерциев за голову Виндекса. Тот ответил на это встречным заявлением:

— Кто доставит мне голову Нерона, получит взамен мою!

Тем временем обстановка в Галлии накалялась со дня на день. Виндекс, хотя и целиком оримлянившийся, происходил из галльского рода. Его призывы находили отклики равно как у римской аристократии в провинции, так и у низших слоев населения, где чувство этнического отличия было еще сильно. Таким образом, он быстро сплотил вокруг себя почти сто тысяч вооруженных сторонников, хотя эти отряды и не представляли большой боевой ценности, так как им не хватало хорошей организации и выучки. Опаснее было то, что Виндекс стремился установить связь с наместниками соседних провинций и тоже склонить их к бунту против Нерона. Дурные известия поступили даже из Африки, где наместник Клодий Макр вел себя как удельный властелин.