Я нехотя следую за ним внутрь церкви, бросая на Кэтрин один последний, долгий взгляд. Она слишком занята разговором с Эриком, что бы заметить, что я ухожу. Мы поднимаемся наверх в наши жилые помещения. В нашем распоряжении всего четыре комнаты: кухня, крошечная ванная комната, дедушкина спальня и чердак, где я сплю. Наш дом можно описать одним-единственным, но емким словом — нищета. Стены выкрашены белой краской, паркетные полы и мебель — коричневой.

Не так уж много предметов на кухне, которая является главным помещением в доме. На столе стоит стеклянная банка, наполненная мертвыми бабочками, на стене висит телефон и старая фотография моей мамы. Мы очень похожи, с одинаковыми серыми глазами, темными волосами и большим, тонким ртом. Неужели она и правда покончила с собой, как сказала миссис Хоуп?

Дед поворачивается ко мне.

— Ты не идешь на танцы с этой девушкой Лэнгдон. О чем ты думал, Эдмунд? Ты же знаешь, что запрещено встречаться Дарклингам с людьми.

— Только потому, что Гильдия так говорит.

— И для этого есть очень веские причины. Тебе придется посмотреть на себя и понять почему.

Я вздрагиваю.

— Прости меня, Эдмунд. Я не это имел в виду… — Дед смотрит на меня добрыми глазами, которые так похожи на мои собственные. Я прославляю Его Могущество каждый день, в связи с тем, что я унаследовал глаза матери, а не моего отца. — Я знаю, что ты не такой, как другие Дарклинги, ты хороший мальчик. Но Его Могущество никогда не подразумевал, что наши виды будут вместе. Поэтому их потомство…

— Проклято застывшим сердцем, — бормочу я, цитируя святое Писание. — Это не справедливо.

— Я знаю, Эдмунд, — говорит дед. — Я молюсь Его Могуществу каждую ночь, чтобы он сжалился над тобой и благословил тебя сердцебиением. Это все, что я хочу для тебя.

Я отстраняюсь от него и подхожу к окну. Большинство людей вернулись домой, но некоторые слоняются около городской площади, в том числе Кэтрин и Эрик Крэнфилд. Компанию им составляют брат и сестра О'Мэлли. Патрик разглядывает свой серебряный кинжал, в то время как брат и сестра бездельничают на крыльце магазина Лэнгдонов. Я наблюдаю за ними некоторое время, представляя, на что бы это походило, если бы я был ими. Им не нужно оправдываться, когда их приглашают на ужин, потому что еда делает их больными, или задерживать дыхание, когда кто-то истекает кровью, а ее аромат разрывает их внутренности на части. Им не надо было вырывать зубы, когда они были маленькими, чтобы скрыть тот факт, что они родились с клыками, или им не надо врать своим лучшим друзьям о том, кто они есть… если бы они только знали… если бы знали. Они не должны сталкиваться ни с чем из этого, потому что они живы, а я… Я прикасаюсь рукой к своей груди и ощущаю тишину под ней. Демон.

Дедушка говорит, что я не похож на других Дарклингов, что я — хороший. Но я уверен, что это только из-за нашей веры, которая направляет меня на истинный путь. Если бы у меня не было этого, я уверен, я бы не оказался на этом пути. Хищник всегда там, таящийся внутри меня, вожделеющий, голодный. Но это не единственная часть меня, у которой есть желания: человеческая часть меня тоже жаждет. Я смотрю на Кэтрин долгим взглядом, наблюдая, как она развязывает волосы, позволив им упасть свободными, коричневыми волнами на ее узкие плечи. Эрик улыбается.

— Ты никогда не сможешь быть с ней, — мягко говорит дед. — Я беспокоюсь не только из-за твоей безопасности, но и из-за ее. Ты же знаешь, что желания внутри тебя, греховны, Эдмунд.

Я пристыжено уставляюсь на пол. Мой отец изнасиловал мою мать, поэтому я точно знаю, на что я способен. Я ненавижу тот факт, что его кровь течет в моих жилах. Но я никогда не трону Кэтрин!

Дед тянет меня подальше от окна.

— Ты голоден?

Я киваю, усаживаясь за кухонный стол, пока дед достает нож и стакан из шкафа. Он кивает в сторону банки с мертвыми бабочками на столе.

— Ты измельчишь немного для меня? — спрашивает он.

Я снимаю перчатки и откручиваю крышку, вывалив несколько бабочек с серебристо-голубыми крыльями в каменную ступку. Я начинаю перемалывать их пестиком в мелкий порошок. Мой дед подмешивает их в Святую воду в течение многих лет, в соответствии с решением Гильдии, чтобы горожане были спокойными. Нелегко быть заключённым внутри территории обнесенной стеной, и не сойти с ума через некоторое время, так что это для их же блага. Я высыпаю порошок в небольшой горшок.

— Этого должно быть достаточно, — говорит дед, садясь за стол. Он закатывает рукава его темной туники, обнажая его руки. На его руках порезы: некоторые старые, некоторые свежие. Он режет свою руку ножом и льет кровь в бокал. Ржавый запах щиплет мне ноздри. Он наполняет стакан до краев, прежде чем передать его мне. Я жадно пью.

— Помедленнее, Эдмунд, — говорит дед. — Это все, что ты получишь на этой неделе.

Я заставляю себя перестать хлебать кровь и попытаться смаковать ее, но это трудно, когда я голоден. Тепло распространяется по моему языку, пробуждая мои вкусовые рецепторы. Кровь обладает легким, горьковатым оттенком, который мне не нравится, но в любом случае — это хорошо. Я ставлю пустой стакан на стол и вытираю губы тыльной стороной руки, покрытой шрамами. Они по-прежнему выглядят просто ужасно, даже спустя столько лет. У Дарклингов имеются удивительные способности к регенерации, и у меня в какой-то степени тоже — эти раны убили бы человеческого ребенка.

— Почему ты спас меня в тот вечер, когда мама оставила меня во время купания? — тихонько спрашиваю я.

— Потому, что в тебе есть добро, Эдмунд. Человеческая часть, та часть, которая может быть спасена. — Он вздыхает, вставая, и тянется за телефоном. — Я должен позвонить миссис Лэнгдон и сказать ей, что ты не заберешь Кэтрин на танцы. Я скажу, что ты нездоров.

— Нет, подожди, — говорю я в спешке. — Это будет выглядеть странно, если я не пойду. Все там будут.

Его рука зависает над телефоном. Есть еще одна вещь, которую он ненавидит больше, чем семью Лэнгдонов, — это сплетни о нас.

— Хорошо. Но ты перестанешь видеться с девушкой после сегодняшнего вечера.

Я киваю, не глядя на него, зная, что не смогу сдержать данное обещание. Я устал смотреть на мою жизнь со стороны. Если все пойдет хорошо с Кэтрин сегодня вечером, то мне плевать, на какие риски я иду: я попрошу ее быть моей девушкой.

Я кладу руку на мое безмолвное сердце. Хотя бы раз в жизни, я хочу знать, каково это — жить.

Глава 8

ЭДМУНД

РОЙ БАБОЧЕК поднимается в моем животе, когда я стучу в дверь магазина Лэнгдонов. Позади меня, на городской площади, танцы уже в самом разгаре, мужчины и женщины одеты в свои лучшие наряды. На стоящих в цепочку нескольких магазинах развешан рукописный баннер, с надписью «ПРАЗДНОВАНИЕ 18 ЛЕТ МИРА». Девушка-Люпин привязана к кресту в центре городской площади. Ее мертвые глаза тупо пялятся на баннер.

Слева, подготовлена сцена для группы, а справа — стоит длинный ряд столов, где выложены тщательно продуманные закуски. Мой живот скручивает. Я надеюсь не подходить к еде: человеческая пища делает меня больным, но иногда я должен проглотить что-то, чтобы соблюсти приличия перед Гильдией.

Я быстро, в сотый раз проверяю свой наряд, мои нервы на пределе, когда я жду, что Кэтрин откроет дверь. Миссис Лэнгдон едва смогла скрыть презрение, когда я приходил к ней за костюмом. Она выбрала для меня бордовый, бархатный сюртук, с  жилетом и галстуком золотисто-коричневого цвета, с темно-коричневыми брюками и ботинками. В моей правой руке зажат фиолетовый букетик на запястье.

Звуки шагов в коридоре, и наконец, дверь распахивается. Я улыбаюсь, держа букетик.

— Это тебе, — говорю я, ожидая увидеть Кэтрин.

— Зря пришел, — отвечает сухо Патрик. Он одет в дорогой чернильно-синий фрак и соответствующие брюки. В поясе заправлен серебряный кинжал. Много людей носят оружие в эти дни, с тех пор как Люпины начали утаскивать людей из города.