Эмиль, будучи безо всякой подготовки, уверенно жестикулировал и произносил длинные предложения без запинки, словно его язык рос прямо из мозга, а в груди скрывались легкие профессионального пловца. Казалось, что ему это даже нравится. Петре смотрел на него краем глаза и внимательно слушал всеми ушами, поражаясь тому, как легко и естественно его респондент ведет себя перед камерой. Возможно, в другой жизни из него получился бы неплохой театральный актер.

— Петре, — окликнул его Радэк, пятясь к стеллажу, — помогите мне пристегнуть ранец.

— Конечно, — бросился он на помощь, — Допустим, что я находился на первой палубе в момент взрыва и выжил. Что в такой ситуации мне делать дальше?

При осмотре ранца жизнеобеспечения Петре ненадолго запутался взглядом в пучках проводов, которые снабжают скафандр электричеством, шлангах, по которым течет кислород, и ремнях, которые не должны позволить всему этому нагромождению отвалиться от скафандра. Он начал с ремней, и Радэк одобрительно кивнул.

— Зависит от степени разрушений и того, чем именно вы занимались в момент взрыва, — начал Эмиль вдаваться в объяснения. — Если вы были в криостазе, то скорее всего в нем и останетесь, пока спасатели не найдут вас. В замороженном состоянии вы сможете сохранять жизнеспособность очень долго, но без рабочей системы жизнеобеспечения при выходе из криостаза капсула не сможет вас реанимировать и снабдить кислородом. Если же вы были вне криостаза, то получается, что вы оказались на мертвом корабле, на котором скоро кончится запас воздуха. В этом случае вам ничего не остается, кроме как надеть на себя скафандр и прорезать себе путь к челнокам, которые смогут доставить вас до ближайшей населенной планеты.

— Петре, — вновь окликнул его Радэк ощутив, как ранец сполз со стеллажа и оттянул его центр тяжести немного назад, — Откройте левую панель на моем ранце и найдите редуктор с манометром низкого давления. Нежно поверните вентиль на редукторе по часовой стрелке, пока манометр не покажет один и одну десятую бара.

— Манометр низкого давления… — пропел корреспондент себе под нос, заглянув под открывшуюся панель. — Черный?

— Да.

Петре аккуратно повернул вентиль, боясь что-то испортить, и стрелка на циферблате манометра с легким запозданием поползла вверх.

— Один и одна десятая бара, — отчитался он и вернул внимание на Эмиля. — А вы уверены, что вы вообще кого-то найдете на бедствующем судне? Вдруг экипаж уже давно эвакуировался на челноках?

— Существуют инструкции на случай чрезвычайных ситуаций, — облокотился Эмиль на стеллаж. — В них четко сказано, что когда экипаж в полном составе покидает корабль, сигнал бедствия необходимо заменить на предупреждающий сигнал о брошенном судне, чтобы такие случайные путники, как мы, не реагировали на него.

— Теперь гермошлем, — попросил Радэк. — До щелчка.

— Следующий вопрос, — Петре накрыл голову Радэка гермошлемом, — В случае поломки реакторов, не обязательно взрыва, двух техников будет достаточно, чтобы произвести ремонт?

— Только в очень-очень редких случаях, — экспрессивно выдавил из себя Эмиль и, наконец-то, краем сознания вернулся к облачению в свои доспехи. — Термоядерный реактор — это очень сложная установка, и если он перестал работать, значит скорее всего с ним произошло что-то ужасное. У нас для его починки не хватит ни рук, ни технического обеспечения. На самом деле техники на космических кораблях нужны не для того, чтобы чинить реакторы, а для того, чтобы не позволить им сломаться.

— И не могу не спросить… — прокряхтел корреспондент, пытаясь выдавить из гермошлема Радэка обещанный щелчок, — …как вы надеваете эти скафандры без посторонней помощи?

— Это не так сложно, как вам могло показаться, — донесся голос Эмиля сквозь шорохи. — Обычно мы это делаем в совершенно другом порядке и при помощи специальных инструментов, но мой коллега решил, что раз уж вы вызвались помогать, то вам будет полезно занять руки.

Радэк предпочитал выходить в открытый космос с легкой головой, свободной от посторонних мыслей, но Эмиль ему, как обычно, помешал. Иногда ему казалось, что легкомыслие его коллеги рано или поздно их всех погубит, и каждый раз Эмиль, сам того не осознавая, убеждал Радэка в обратном.

Когда шлюзовая камера открылась, они увидели ту самую тьму, которая не выдавала в себе признаков звезд и таила неизвестность. Радэку и тут стало бы немного не по себе, но его голова слишком громко гудела от злости. Луч света сорвался с его плеча и через несколько метров разбился о громаду инертной металлической массы, отгородившей двух маленьких человечков от остальной части вселенной. Если в космосе можно было ощутить чувство тесноты, то десятиметровый зазор между двух дрейфующих валетом кораблей был самым подходящим для этого местом. Он смотрел вперед, пытаясь представить свои дальнейшие действия, но на деле лишь продолжал мечтать о том, чтобы исторгнуть на Эмиля слова, которыми был переполнен его рот. Он мечтал напомнить ему, что впереди их может поджидать лишь смерть, что им спасать некого, что они сами рано или поздно могут умереть в космосе, и меньше всего на свете ему бы хотелось, чтобы какой-то самодовольный выскочка красовался перед камерой рядом с его могилой. Под его скафандром ползали мурашки от мысли, что все это может оказаться напрасным. Люди в космосе не должны умирать, они просто не имеют на это морального права. Любой труп в космосе — это лишнее напоминание о том, что человек не создан для космоса и должен путешествовать по галактике лишь верхом на гигантских шарообразных камнях. Любой труп в космосе — это огромное давление на самую больную мозоль всего современного человеческого рода. А еще любой труп в космосе когда-то был живым человеком, не дождавшимся конца своего контракта. С этими тяжелыми мыслями Радэк несколько раз дернул себя за страховочный фал и шагнул туда, где не существовало понятия тяжести.

Прыжок с одного корабля на другой требовал сосредоточенности, особенно когда этот прыжок совмещался с резким переходом из искусственного притяжения в невесомость, и внутренности переворачивались вверх ногами, а вестибулярный аппарат утрачивал связь с реальностью. Он нырнул, не рассчитав сил, и лишь когда почувствовал всем телом жесткую встречу с металлической обшивкой, у него сработал хватательный рефлекс, и его тело повисло на скобе, все еще не определившись, куда оно должно падать. Эмиль что-то ему сказал, но Радэк не разобрал слов. Все его мозговые клетки были заняты хоровым пением — они хором пели его телу приказы немедленно собраться, крепко упереть взгляд в освещенную часть обшивки и, наконец-то, закрепиться на том, что осталось от неизвестного судна. Краем глаза он улавливал вспышки света — Эмиль, как всегда, чувствовал себя в невесомости, словно рыба в воде, играючи покоряющая затонувшую подводную лодку. Подтянувшись к поручню Радэк приложил усилия, и вся вселенная вокруг него перевернулась на сто восемьдесят градусов. Магнитные подошвы нашли, к чему прилипнуть, и вот оба техника уверенно встали на ноги

— Самое легкое позади, — ободрил его шлемофон. — Ленар, мы готовы. Выпускайте швартовы.

— Выпускаем швартовы, — ответил Ленар.

На космических кораблях были тросы самых различных диаметров и назначений, и швартовы по праву заслуживали называться королями тросов. Жилистые стальные щупальца, которые медленно и в чем-то угрожающе начали вырастать из корпуса буксира Ноль-Девять, нельзя было назвать иначе, поскольку лишь они были предназначены для того, чтобы стягивать между собой две массы в десятки тысяч тонн, и при этом не лопаться, словно резинки. Эти тросы были настолько жесткими, тяжелыми и неповоротливыми, что в лебедках были предназначены отдельные приводы для разматывания катушки, что с точки зрения стороннего наблюдателя делало их практически живыми и своевольными. От вида того, как из тени вдруг выплывает восьмерка стальных космических анаконд, неподготовленный человек рискует стать заикой либо, если он уже заика, вылечиться от заикания. Лебедки выталкивали их медленно и аккуратно, но даже этого хватило, чтобы звук их удара о борт было слышно прямо сквозь магнитные подошвы. Радэк оценил расстояние до ниши, в которой таился швартовочный рым, и сказал: