Кликнул Луксу. Он тоже потрясен и что-то шепчет на своем языке. Притихшие, вернулись в палатку, однако, не выдержав, я вновь вышел и долго стоял среди этой неземной красоты. От избытка чувств вонзил в тишину этой необычной ночи полурёв-полустон. Эхо, недовольно откликнувшись, заметалось по распадкам и стихло в сопках.

Утром, пока в печке разгорались дрова, Лукса успел одеться, умыться. Подогрев завтрак, он растормошил меня:

— Вставай, охоту проспишь.

Я вылез из спальника, размял затекшие ноги и налил в эмалированную кружку чай.

— Чего не умываешься? — удивился Лукса.

— Холодно, — поежился я.

— «Холодно, холодно», — передразнил он. — Как со вчерашним лицом ходить будешь? Тайга пугается. Соболь уйдет, елка-моталка.

Поневоле пришлось натягивать улы и выходить на мороз. Зачерпнул ключевой воды и обдал лицо. От первой пригоршни сжался, как пружина, — ох и жжет! Вторую уже не почувствовал, а третья даже вызвала прилив бодрости. Настроение поднялось, захотелось поскорее приняться за дела. На дне ключа заметил золотистые чешуйки, вымытые водой из кладовых сопок. Интересно, что это за минерал? Подцепил на лезвие ножа одну пластинку и понес показать Луксе.

— Я не понимаю в них, — простодушно признался тот.

— На золото смахивает.

— Может… Раньше китайцы мыли здесь. Такие чешуйки и в соседних ключах встречаются.

После недолгих сборов Лукса повел меня учить премудростям промысла пушнины.

Мягко ступая, он ловко лавировал в густых зарослях: только суконная шапка-накидка мелькала в просветах между стволов. Мне приходилось то и дело ускорять шаг, чтобы не отстать. Большое преимущество в росте не выручало. Умение Луксы безошибочно выбирать самый удобный путь в густой чаще поражало. И если я пытался самостоятельно найти более короткий и удобный проход, то отставал еще больше.

При ходьбе охотник не расставался со специальным ясеневым посохом — первейшей принадлежностью каждого удэгейца-промысловика. Выглядит он так: верхний конец широкий в виде лопаточки (она используется для маскировки капканов снегом), в нижний врезан кривой и острый клык кабарги. Им тормозят и рулят при спуске с крутых склонов на лыжах.

С остановками миновав пойменный лес, полезли в сопки. Лукса учил читать встречавшиеся следы, определять их свежесть.

Гладкий, округлый след, по его словам, бывает у здорового, упитанного соболя; узкий, неровный — у слабого, худого. У такого и шкурка плохая. Мех редкий, тусклый. У сильного соболя мах прыжков широкий, почерк стежки спокойный, уверенный. В теплую снежную погоду ходят только молодые соболя, да и те крутятся возле гнезда.

Соболь шагом не ходит, а скачет, становясь на обе лапки одновременно. Бежит обычно двухчеткой: задние лапы точно попадают в след передних, получая уже утрамбованную опору для прыжка. Бывает, что соболя «троят», очень редко «четверят». Это когда одна или обе задние лапы не попадают в след передних. Случается такое во время гона и при скрадывании добычи.

После «лекции» Лукса перешел к практическим занятиям. Показывал, как ставить капканы на норку, соболя, колонка. Я старательно впитывал и запоминал все, чему учил наставник. Главный вывод из всего услышанного: успех охоты зависит, прежде всего, от того, насколько удачно выбрано место для ловушки и насколько искусно ты сумел ее замаскировать.

На излучине реки вспугнули стайку рябчиков. Лукса влет сбил одного. Птицы с шумом разлетелись в разные стороны. Одна из них спланировала на ель неподалеку от меня. Прячась за стволами, выстрелил в неясный силуэт. Рябчик камнем упал вниз. Но, подбежав, я ничего, кроме перьев, на снегу не обнаружил.

Обойдя впустую вокруг дерева несколько раз, покричал собак, но тех и след простыл. Удрученный, пустился догонять наставника. Узнав про оставленную дичь, он нахмурился.

— Уф, манга[5], уф, манга! Нельзя птице без пользы пропадать. Показывай, где стрелял.

Осмотрев разнесенные ветром перья, Лукса облизнул палец, поднял его вверх и юркнул в кусты. Покопавшись в снегу, вынул убитого рябчика.

— Никогда не бросай — фарт уйдет.

На протоке пересекли свежий след белки.

— На жировку пошла, — отметил Лукса.

— А может, с жировки? — предположил я.

Охотник глянул удивленно.

— Ты своей башкой думай. Смотри — прыжки большие, лапки прямо ставит — легкая пока. Поест — потяжелеет, прыжок короткий будет, лапки елочкой станут.

Я смущенно молчал. Сколько же нужно наблюдательности, чтобы подметить все это!

Под елями виднелись смолистые чешуйки шишек, выдавая места ее кормежки.

— Видишь, белка кормилась?

Я кивнул.

— А где шишку грызла?

— Как где? На ели.

Лукса покачал головой:

— На снегу. Чешуйки плотной кучкой лежат. Когда на дереве грызет, чешуйки широко разбросаны. Чем выше, тем шире.

В этот момент раздался быстро удаляющийся треск сучьев. Мы побежали посмотреть, кто так проворно ретировался. Вскоре увидели на снегу рваные ямы от громадных прыжков. Тут же лежка, промятая до земли.

— Как думаешь, кто был? — еще раз решил проэкзаменовать меня наставник.

— Олень, — уклончиво ответил я и стал лихорадочно искать глазами помет, чтобы по форме шариков определить — лось или изюбрь.

— Ты мне голову не морочь. Какой олень? — напирал Лукса.

— Лось.

— Сам ты лось… горбатый! Говорил тебе вчера: сохатый рысью уходит. Этот прыжками ушел. Изюбрь был. Смотри сюда и запоминай. Видишь, снег копытами исчиркан. Изюбрь так чиркает, лось высоко ноги поднимает — снег не чиркает.

Видя, что я совсем скис, ободряюще добавил:

— Ничего, бата[6]! Поживешь в тайге, всему научишься. Даже по-звериному думать.

На пологой седловине пересекли след бурого медведя, тянущийся в сторону господствующей над окрестностями горы Лысый Дед. Его округлая макушка в белых прожилках снега и серых мазках каменистых осыпей была совершенно безлесой. Эта особенность, похоже, и определила название.

— Миша чего-то припозднился. Они обычно под первый снег залегают.

На обратном пути вышли на крутобережье широкого, но не глубокого залива — излюбленного места нереста кеты. От Хора он отделен полосой земли, заросшей густым пойменным лесом, сплошь перевитым лианами китайского лимонника и актинидий.

На мгновение взгляд почему-то задержался на группе деревьев. Не поняв сразу, что именно привлекло мое внимание, пригляделся. Пять могучих ильмов стояли как бы полукругом, обращенным открытой стороной в залив. Перед ними — проплешина, в центре которой три потемневших деревянных столбика, заостренных кверху. Когда подошли поближе, увидел, что это идолы. Грубо вытесанные, длинные потрескавшиеся и потемневшие лица равнодушно взирали на водную гладь. Я вопросительно взглянул на Луксу.

— Наши лесные духи. Большой — Хозяин, а эти двое — жена и слуга. Хозяин помогает в охоте и рыбалке, — вполголоса пояснил он.

Достав из кармана сухарь, охотник подошел к столбикам, почтительно положил его у ног Хозяина и спустился к воде. Я задержался, чтобы сделать снимки.

— Ничего не трогал? — не сводя с меня глаз, спросил Лукса, когда я догнал его.

— Нет. Сфотографировал только.

— Тогда ладно. Давай рыбу собирать. Рыбы беда как много надо. Собак кормить и на приманку.

Переступая по валунам, мы вытащили сучковатой жердью с мелководья десятка четыре кетин и сложили в кучу. В этих рыбинах трудно было признать красавца океанского лосося. Серебристый наряд сменился на буро-красный. Челюсти хищно изогнулись и устрашающе поблескивали серповидными зубами, выросшими за время хода на нерест. Некоторые самцы еще вяло шевелили плавниками, изо всех сил стараясь не завалиться на бок. До последней минуты своей жизни они охраняли нерестилище — терку от прожорливых ленков и хариусов.

Во время нереста в августе и сентябре сквозь чистую воду хорошо видно, как самка с силой трется о дно, покрытое мелкими камешками. Припав к образовавшемуся углублению, она сжимает и разжимает брюшные мускулы до тех пор, пока лавина лучистых, янтарных икринок не вырвется наружу и не осядет в лунке. Плавающий рядом возбужденный самец изливает на них молоки и присыпает оплодотворенную икру галькой. Весной из нее выведутся крохотные мальки. Окрепнув в горной речке с холодной, богатой кислородом водой, они скатятся в море. А через несколько лет уже взрослыми возвратятся на родное нерестилище. Ничто не может остановить их на пути к нему. Настойчивость и сила рыб, поднимающихся даже по двухметровым сливам, восхищает. Отметав икру, они также погибнут, чтобы дать жизнь новому поколению.