Временами на тайгу накатывали такие волны холода, что перестрелка лопающихся от стужи деревьев не прекращалась ни на минуту. Но росомахи от морозов не страдали. Они с осени облачились в теплые шубы с красиво струящимся мехом. От Клыка теперь вообще невозможно было отвести взор — до того он был великолепен!

Шуба шубой, но, чтобы не замерзнуть, требовалась и пища. И чем крепче мороз, тем больше. Неутомимо рыская по лесу, Клык выследил оленя. Провислая спина и понуро опущенная голова с корявыми рожками выдавали его почтенный возраст. Стоя в тальнике, тот настолько погрузился в свои старческие думы, что даже не слышал крадущихся шагов. Когда же в застывшем воздухе, наконец, почуял росомаху, бежать было поздно. Тем более что путь к бегству преграждала вторая росомаха. Оставалось одно — выскочить на реку. На отполированном ветрами льду копыта предательски расползлись, и бедолага завалился на бок.

Росомахи же чувствовали себя на нем как искусные фигуристы. Запрыгнуть на беспомощно барахтающееся животное и перегрызть ему шейную артерию для Клыка было минутным делом.

Когда рогач затих, железные челюсти росомах заработали мерно и сосредоточенно. Масляные от нарастающей сытости глаза удачливой парочки сладко щурились.

На запах крови слетелись вороны. Рассевшись на склонившейся над рекой березе, они, прыгая с ветки на ветку, нетерпеливо ожидали, когда хищники наедятся и уйдут. Но те даже отдыхать устроились тут же, прямо на льду. Как только какая-либо из ворон садилась на оленя, Клык вскакивал и, злобно оскалившись, отгонял.

Настал день, когда росомахи догрызли последнюю кость, и надо было искать новую поживу. Однако удача покинула их: все погони и засады были безрезультатными. Во время очередного затяжного снегопада звери и вовсе попрятались по норам и убежищам. За три дня парочка не встретила ни одного следа, не выцедила ни единого сулящего пищу запаха.

Лишь на четвертый день им попалась заячья сбежка. Распутывая хитроумные петли и гигантские прыжки вбок, росомахам удалось обнаружить закопавшегося в снежную толщу беляка. Косого выдали черные кончики ушей. Заройся тот поглубже, ни за что бы не нашли. Правда, с прыжком Клык оплошал — в когтях остался лишь клок белой шерсти.

Подхлестываемый страхом смерти, здоровущий беляк, убегая, так далеко заносил ноги вперед, что туловище вставало почти перпендикулярно к земле. И, чтобы не опрокинуться, ему приходилось все время тянуть голову вниз.

Парочка, не раздумывая, кинулась в погоню. Бежать по пушистому, неслежавшемуся снегу даже широколапым росомахам было трудно. Поэтому они решили воспользоваться присущей зайцам манерой уходить от преследования, бегая по кругу.

Клык продолжил погоню, а Пышка залегла за валежиной у тропы. Когда неутомимый скороход поравнялся с ней, она расчетливым прыжком опрокинула его на снег и прокусила затылок…

После этого неудачи отступили. Во время затяжной метели, когда все живое, как обычно, попряталось, на их участок откуда-то забрело стадо северных оленей. Что побудило их перекочевать на заваленные снегом горы, для росомах было загадкой. Ведь здесь, чтобы докопаться до ягеля[52], беднягам приходилось долго и нудно копытить сыпучую толщу. Особенно тяжело доставался ягель неокрепшему молодняку. После ночевок на снегу все чаще стали оставаться их замерзшие тела. Для росомах же глубокий снег был союзником. Заботы о пропитании сменились заботами о том, как понадежней спрятать дармовое мясо. Февраль превратился в бесконечное пиршество. Под шубами супругов появился довольно приличный слой жира. Тем не менее Пышка стала все чаще разнообразить мясной рацион хвоей сосен и корой молодых деревьев: приближалось время щенения, и ей требовались витамины.

Хотя морозы по ночам еще кусались, солнце начало потихоньку плавить поверхность снежных надувов. С разлапистых елей время от времени шумно опадала комьями снежная кухта. Вокруг темных стволов снег проседал, образуя глубокие воронки. Если день был теплым, снег подтаивал и за ночь схватывался льдистой коркой. Этим спешили воспользоваться волки. По насту они легко догоняли и оленей, и лосей. Не доев одну жертву, на следующий день резали еще и еще. Такая безрассудная алчность серых, с одной стороны, вызывала недоумение у росомах, а с другой — радовала, поскольку обеспечивала пропитанием и их.

В один из пасмурных и ветреных дней Пышкой вдруг овладело беспокойство. Малыши в утробе так разбуянились, что она вынуждена была время от времени ложиться. В конце концов росомаха забралась под ветви кедрового стланика и замерла, прислушиваясь к мягким ударам изнутри. Нетерпеливый Клык попытался побудить подругу продолжить поиски добычи, но Пышка так глянула на него, что он тут же принялся копать в снегу пещеру. Малыши тем временем успокоились. Росомаха встала и решительно направилась в сторону лесистого нагорья. Клык покорно зашагал следом.

В закрытом с трех сторон скалами тупичке Пышка остановилась. Супруг все понял: принялся рыть в мощном снежном надуве родовую берлогу. За несколько часов работы прокопал туннель длиной метров десять, с двумя отдушинами в потолке. Внутри устроил три камеры: гнездовую, продуктовую и уборную[53]. Самая просторная — гнездовая. Кладовая и уборная — поменьше. Единственный вход в логово представлял собой овал размером тридцать на сорок сантиметров. Все приметные пеньки и неровности в окрестностях парочка пометила где мочой, где калом.

Под утро на свет появились три мокрых комочка, облепленных реденькими волосками дымчатого цвета. Малыши были слепы и совершенно беспомощны. Единственное, что они умели, — ползти на запах молока. Насосавшись, затихали у лохматого подбрюшья между теплых, широких лап матери. Пока они спали, Пышка тщательно вылизывала их.

Клык же поспешил на охоту. За ночь развиднелось. Снег под лучами солнца искрился так, что слепил глаза. Света много, но тепла еще маловато.

Обнаружив свежие следы косуль, Клык, размашисто «ныряя», пустился в погоню. Увидев росомаху, грациозные олешки, взметая снег, в ужасе бросились врассыпную. Прыгали врастяжку, словно камешки-голыши по воде. Вычислив по частым, беспорядочным прыжкам самую слабую особь, Клык погнался за ней. Бежал без надрыва, ибо знал, что, как бы косуля ни старалась, наступит момент, когда она встанет.

Вначале поджарая козочка легко взмывала над снежной периной. Но с каждой минутой ее прыжки становились все ниже и короче. Острые кромки наста секли шкуру ног, особенно передних. На колотых льдистых пластинках появились алые пятнышки. И вот уже беглянка перешла на мелкий, путающийся шаг. Взмыленные бока колыхались часто-часто, язык вывалился от изнеможения. Последние силы покинули косулю. Она встала, опустила изящную головку, обреченно ожидая развязки. Сокрушительный удар по крупу опрокинул животное на снег… Клык отгрыз заднюю ногу и понес ее в логово.

Пышка, переполненная материнским счастьем, дремала в полутьме. У сосков, наполовину утонув в теплой, мохнатой шубе, сладко почмокивая крошечными ротиками, посапывали малыши. Розовые, с тонкой кожицей животики сытно раздулись. Учуяв дразнящий аромат мяса, мамаша приподняла голову. Осторожно освободившись от сосунков, она с жадностью набросилась на еще не остывшую добычу. Насытившись, посмотрела на кавалера глазами, полными благодарности.

Через несколько дней шерстка у детенышей закурчавилась и приобрела кремовый цвет с темными крапинками на лапках. Малютки пока еще были вялыми, малоподвижными. Большую часть времени дремали. Просыпались лишь для того, чтобы отыскать в густой шерсти матери упругий сосок и поесть.

Родители растили своих отпрысков по-спартански: щенки лежали без подстилки, прямо на голой земле. Старший был самым крупным среди них. Еще его выделял крутой, широкий лоб. Слезящиеся глазки только начали открываться, а он уже видел. Нечетко, но видел. Братья же еще с неделю были незрячими и находили мать — источник тепла и пищи — по запаху. Это преимущество помогало Лобастому опережать остальных в поиске самого щедрого на молоко соска.