© Марк Астин, 2021

ISBN 978-5-0053-4099-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вечером 33 числа месяца Йат 27 года 4 антавы 93 раиля (160 года новой эры или, по старому летосчислению – 5968 года от Падения Фейнганы) Морис Эрванд был готов умереть. Достойных причин для этого у него не было. Достойных причин продолжать жить дальше у него также не имелось – и именно это обстоятельство было главной, и единственной, причиной его готовности распрощаться с жизнью.

Разумеется, он не собирался прыгнуть в Тайн или вытворить что-нибудь ещё в таком духе, – вовсе нет. Хоть он и любил иногда рисовать в воображении, как его бьёт волной поля1 несущегося на полной скорости дилижанса, или как он, забравшись на одну из башен Триумфального моста, долго глядит на тёмные, полные ледяной взвеси волны, а потом, закрыв глаза, торжественно шагает вниз… В действительности его суицидальные настроения ограничивались лишь этими фантазиями, отчего-то приносившими ему болезненное удовольствие. Намерения осуществить какую-нибудь из них на деле в его мыслях и близко не было. Однако тем поздним зимним вечером, когда он возвращался в свою небольшую квартирку в Заостровном квартале Анвера, он был совершено готов к смерти.

Это был один из тех морозных вечеров на изломе зимы, когда кажется, что весь мир превратился в одно лишь сочетание чёрного и белого. Чёрное небо зияло над выбеленными улицами. Чёрные стены зданий отбрасывали чёрные тени на снегу – ослепительно белом там, где на него падал свет уличных фонарей. Мело.

Морис шёл привычной дорогой, не глядя ни вперёд, ни по сторонам. Этот маршрут он проделывал по два раза каждые семь дней в октаву – в одну и в другую сторону. Это была самая опостылевшая, самая скучная, самая бестолковая дорога из всех, какие только можно себе представить, – дорога на работу. Конечно, обратный путь был всегда несколько приятнее, чем путь в контору, но только не сегодня. Морис шёл, глубоко надвинув шляпу, спрятав руки в карманы пальто, и с отвращением думал о целом ворохе работы, которую, несмотря на задержку в офисе, он не успел сделать сегодня и которую в спешке придётся доделывать завтра с утра. А тут ещё Тэйсе, братец, вчера опять не вернулся ночевать. Сегодня, когда он заявится, наверняка подвыпивший и пропахший табаком, ещё придётся разбираться с ним, этим непутёвым мальчишкой, а на это совершенно нет сил: в горле отвратительно свербит, и, кажется, поднимается жар.

Ругаясь сквозь зубы (благо, услышать его было некому), Морис проклинал снег, несущийся прямо в лицо, то и дело норовивший залепить глаза, набиться за воротник, забраться под шарф.

Морис ненавидел снег. Он вообще ненавидел зиму. В Анвере зимы сырые, с постоянными туманами и снегопадами, переходящими в дождь. Эта давящая влажность воздуха и болезни горла вкупе с пониженным иммунитетом – неразлучны, как Шэйлас и Лаймас. Морис не помнил, кто такие Шэйлас и Лаймас, но так всегда говорила его мать, когда речь шла о каком-то явлении, тесно связанном с другим. Его мать любила такие народные присловья. Он их ненавидел. Он ненавидел свою мать.

Да и ко всем остальным не питал любви. Брат Мориса был сложным, своенравным подростком с набитой блажью головой и бредовыми увлечениями вроде игр в виртуальной реальности и чтения фантастики про параллельные вселенные. Друзей у Мориса не было – прежние однокашники давно «пропали с концами», а заводить новые знакомства было ещё меньше охоты, чем ворошить старые. Когда-то он пользовался успехом у женщин, но в последние годы ему было всё трудней заводить интрижки: девушки не увлекались им, а у него не возникало желания прилагать усилия, чтобы кого-то увлечь. По его мнению, вокруг не было таких женщин, которые стоили бы подобных усилий. Если говорить начистоту, то фактически не существовало таких вещей, которые, по мнению Мориса, хоть чего-нибудь да стоили.

Люди кругом были глупы, мода безвкусна, развлечения скучны, разговоры пусты, торжества неискренни, сенсации высосаны из пальца. Мемофильмы полны штампов и надуманности, о литературе он даже думать не хотел… Ежегодное Триумфальное Шествие с народными гуляниями, выступлением Императора и фейерверком неизменно нагоняло скуку… Это ощущение полной бессмысленности всего порой бывало настолько мучительным, что казалось, будто вся жизнь, со всеми её надоедливыми мелочами, – только сон, бредовое, бессвязное сновидение. Только вот если эта жизнь – сон, тогда какая же она – другая, которая – явь? Иногда, в очень редкие минуты, Мориса охватывала безумная тоска по этой недосягаемой яви, по какому-то не подложному, настоящему миру, где всё – не бессмысленно… Такие минуты Морис особенно терпеть не мог – и терпеть не мог себя за то, что может испытывать подобное. И снова заставлял себя опомниться, и снова видел: никакой другой жизни, кроме реальной, вот этой вот – нет и быть не может. А он сам приговорён идти всё дальше и дальше под этим мерзостным снегом, по этому мерзостному городу, в эту мерзостную квартирку в Заостровном квартале.