Визуально изображение было похоже на остановленный кадр из фильма. Но кинолента не фиксирует данные о биокоде, настроении и эмоциональном состоянии человека, о температуре его тела, о запахе его одежды. А человеческая память – фиксирует. Меаграф же фиксирует всё, что фиксирует человеческая память.

– Сверить с архивом данных ТРИПа! – распорядился мастер Гоода. – Передать изображение и данные биокода всем базам. Выяснить, кто такой, немедленно.

– Слушаюсь, Мастер Стражи. – На гладкой каменной кладке каземата появилась объёмная лазерная проекция: комендант Ёнсэ вывел на стену экран меатрекера. Изображение мигало бегущими линиями: шёл обмен данными.

Мёрэйн, всё ещё переживая общение с меаграфом, отрешённо наблюдал за этими действиями. Рядом с ним оказался д’анаари, мягкая золотистая лапа сжала его руку – обнаженную руку, без силового браслета – и мастер Оррэ Таита сложился пополам от боли. Мёрэйн вырвал ладонь.

– Лики Владычицы!!! Оррэ, что ты творишь! – Он поспешно надел браслеты на запястья и уже затягивал второй, когда заметил недоумение мастера Ёнсэ.

– Данные об этом человеке отсутствуют в архиве, – обескуражено сказал комендант.

Неприметные во главе с мастером Гоодой уставились на проекцию экрана, где лазерным начертанием на всеобщем имперском светились слова: «идентификация невозможна».

– Этого не может быть, – отрезал Мастер Стражи после затянувшегося молчания.

– Устройство дало сбой, мастер, – предположил мастер Ёнсэ.

– Возможно. Попробуем ещё раз.

Мёрэйн взвыл…

Город Анвер, ныне раскинувшийся на обоих берегах и четырнадцати островах в нижнем течении реки Тайн, был основан около шести тысяч лет назад, на заре становления эрранской цивилизации в Эрендере. В те тёмные и дикие времена Анвер был крепостью, выстроенной на самом большом и срединном из островов Тайна. Место со всех сторон удачное, и вскоре вокруг города на реке стали сплачиваться земли эрров. Немало для этого потрудился тот, кто годы спустя был назван святым Сэйрасом, – прославленный мудрец убедил эрранских князей объединиться. В 4 антаве 89 раиля Анвер был провозглашён столицей единого эрранского государства – Эллаина. Первый король Эллаина заложил посреди острова собор, которому дал имя святого старца, покровителя и хранителя города.

Теперь остров святого Сэйраса – самое тихое и спокойное место во всей столице – и самое загадочное. Именно отсюда, как росток из зерна, вырос когда-то город. Здесь Анвер царит сжато, концентрированно, сокровенно. Здесь лежит его сердце, пульсирующее сетью разбегающихся мостов и улиц-артерий. Изогнутые, виляющие вверх-вниз мощёные улочки сплошь застроены старинными каменными домами, и кажется, будто их островерхие крыши ютятся, норовя вытолкнуть друг друга. Крохотные садики за витыми чугунными решётками, опрятные старушки в полукруглых, задрапированных кружевными гардинами окнах, бронзовые фонари у дверей – всё миниатюрное, самобытное и уютное, и почти не меняется на протяжении столетий. Даже в людный день на улицах как-то по-культурному тихо – так, как бывает в музее или в театре. Надо всем царит собор. Массивный, мрачноватый, из тёмно-красного камня, он возносит свой тонкий шпиль над островом. С колокольни льётся благовест: где-то за ширью Тайна, за пеленой облаков должно восходить позднее зимнее солнце.

Юноша с зачехлённой гитарой за спиной медленно шёл узкой улицей, выгнувшейся, будто потягивающаяся кошка. Древняя брусчатка раздалась на крутом подъёме, но держалась крепко, обещая прослужить ещё как минимум тысячу лет. Лёг туман. В его мягких волнах где-то дальше и выше реяла громада собора. С мокрых карнизов и чугунных завитушек оград тяжело падали крупные капли.

Юноша миновал подъём и свернул в крохотный проулок, через два дома заканчивающийся тупиком. В тупике, прижавшийся к стене древнего монастыря, ютился маленький одноэтажный дом с мансардой, перед домом – крохотный садик. Юноша отворил мокрую калитку и прошёл по нетронутому осевшему снегу. Старинным медным молоточком ударил в дверь и стал ждать. Вскоре дверь отворилась. На пороге показался пожилой человек в свитере, простеньком сером костюме и мягкой фетровой шляпе, из-под которой выбивались седые волосы. Шляпа явно знавала лучшие времена.

– Здравствуй, Раэлин. Я не ждал тебя сегодня.

– Здравствуйте, мистер Остин. Я.. – Паренёк замялся. – Проходил мимо и решил зайти.

То, что сморозил чушь, юноша понял, едва произнёс фразу: он при всём желании не смог бы придумать, куда нужно было бы направляться, чтобы очутиться на острове святого Сэйраса и проходить мимо дома репетитора. В собор разве только…

– Правда? – Мистер Остин улыбнулся, и его лучистые серые глаза засмеялись, как часто бывало. – Ну, заходи, не стоять же на ветру.

Гостиная, которая была одновременно музыкальной студией, кабинетом и столовой, занимала большую часть дома, и её окно – широкое, светлое – выходило в садик, отделяющий дом от улицы. На подоконнике благоухали цветущие в небольших кашпо розы. Дом репетитора был прост, проста была его обстановка, но именно здесь Раэлин чувствовал себя лучше, чем где бы то ни было. «Видать, не от хорошей жизни занимается частными уроками, – говаривала мать Раэлина. – В его возрасте музыканты высокого класса имеют каждый по вилле в Южном пределе». Как-то раз Раэлин, устроившийся на подработку и подкопивший личных денег, предложил мистеру Остину удвоить плату за уроки, но старый учитель музыки отказался.

– Чаю хочешь?

– Да, сэр. Спасибо.

Раэлин привычно уселся в глубокое скрипучее кресло, пока хозяин дома возился с чайником. Чайник был старинный и кипятился на огне небольшого очага, устроенного на террасе. К чаю было печенье.

– Шёл в храм? – Спросил мистер Остин, разлив чай по чашкам из старенького сервиза и усаживаясь. Раэлин опустил глаза. Ему было неудобно лгать.

– Если честно, нет, мастер. Мне было… – Раэлин поднял взгляд. С мистером Остином он чувствовал себя так, словно можно сказать совершенно что угодно – такое, что люди обычно не говорят – без риска быть непонятым. – Мне было грустно, и хотелось поговорить.

– Да? И о чём же?

Раэлин пожал плечами, пригубив чай. Вчерашний разговор с Тэйсе не шёл из головы. Друг не звонил, и Раэлин никак не мог уговорить себя позвонить ему первым. Спросить, как дела.

Он ничего не рассказал родным – ни отцу, ни маме, которая вся извелась, спрашивая сегодня утром, не заболел ли он. Да и как расскажешь? Кому объяснишь про Землю, про Тони Виспера, про «Москву» в разрушенной башне и рефлектор? С кем можно поговорить обо всём этом – так, чтобы только обошлось без причитаний, вскриков «не водись больше с этими ребятами» и «тебя там не было – и слава Богу»?..

– Мистер Остин, правда, что это глупая затея – становиться музыкантом? – Брякнул он почему-то вместо того, чтобы рассказать, как уж, было, решился, о вчерашнем разговоре с Тэйсе. – Как вы считаете – я действительно занимаюсь музыкой просто потому, что хочу быть похожим на Энжи Ти Феррета и тем самым скрыть свои комплексы?

Он понятия не имел, почему он это спросил. Только произнеся фразу, он осознал, что замечание друга ранило его куда глубже, чем ему казалось. Он думал, что и забыл об этих словах после трагического известия. Зачем он вспомнил о них сейчас? Разумеется, учитель скажет: «Кто тебе такое наговорил? Нет у тебя никаких комплексов… Я чувствую в тебе призвание»… А он растает, воскликнет: «Вы и вправду так считаете?"… Тьфу.

Но мистер Остин не сказал ничего такого. Подлив ещё чаю, он произнёс:

– Да, ты знаешь, Раэлин, в самом деле очень многие молодые люди так поступают. Ведь в юности мы так неуверенны в себе. Знаменитый, талантливый рок-музыкант кажется нам идеалом того, чего можно достичь, на этом фоне мы сами кажемся себе слабыми, никчёмными – особенно, если ещё и наши близкие люди нас иногда называют такими. Поэтому юноши часто стремятся копировать своих кумиров и подражать им. И ради этого они берутся не за своё дело, тратят время на занятия, к которым на самом деле не имеют ни таланта, ни природной склонности… Это очень распространённый случай. Не исключено, что это и про тебя. Ты хочешь отказаться от наших уроков?