– Да. Меа волнуется. Происходят странные вещи, Шэл. Что-то надвигается.

– Тебя беспокоит не это.

Мёрэйн припал бесплотной щекой к плечу целителя. Придётся рассказать. Никуда он не денется. И он хорошо знал об этом, когда шёл сюда…

– Нет, Шэлле, не это. Гоода… Этот старик с Эмокабэ… Он едва не разбудил во мне… Сам знаешь кого.

– Ты всё ещё боишься имени? Стах перед именем – скверная привычка.

– Был момент, когда я усомнился, что он отдаст мне делитер добровольно. – Мёрэйн проигнорировал пассаж про имена. – И в тот момент я понял, что если он не протянет мне хиззов импульсник, то я его заставлю.

– Ясно.

– Я почувствовал, что ещё немного – и сорвусь.

– Ты не сорвёшься.

– Мне бы твою уверенность!

– Она была бы, если бы ты мог видеть себя моими глазами.

Рябь. Лёгкая, едва заметная. Как от дуновения холодного ветра в полный штиль. Что это?

Ему не понять. Он никогда не мог прочитать эту рябь, и это, пожалуй, единственное, что по-настоящему печалит его, целителя Ордена, легко читающего сердца. Рябь появлялась всегда, когда речь заходила на такие темы… Как эта тема, только что поднятая. Мёрэйн не выносил похвалы от него. От кого угодно другого – да. Принимал, и с радостью. Но только не от него. Что это? Память о той истории про двух братьев – ментальных близнецов, из которых один стал святым, а другой – чудовищем? Или ужас Нижних Миров?

– Всё это в прошлом, Рэйн. Ты дома.

– Конечно.

Нет, ничто на самом деле не в порядке. В такие моменты он понимает это лучше всего. Когда вот так: «Ты дома, Рэйн. – Конечно»…

– Если бы я только мог знать, что произошло с тобой Там!!

– Лучше не знать.

– Почему? Я бы снял с тебя самое воспоминание об этом!

– Порой лучше помнить о некоторых вещах.

Синие глаза Мёрэйна были задумчивее, чем обычно им свойственно. И – неверный свет ли канделябров том виной? – казались темнее обыкновенного. На его груди, очень ярко в Сэйде, горела Орденская Звезда.

– Тяжёлая?

– Не то слово.

Целитель сжал его бесплотную руку. Он знал, что для Мёрэйна тяжесть Звезды ощущается куда тяжелее, чем для любого из них – страшные раны ещё не зажили окончательно, а боль и раскаяние за содеянное в прошлом не покинет его, несмотря на пройденное искупление, ещё долго… Быть может, никогда.

Рука целителя сплелась с рукой Мёрэйна, и «метка бессмертья» на запястье соприкоснулась с такой же на руке брата.

Сознание прикоснулось к сознанию, поднимаясь с уровня Сэйда на уровень Ти. Их воля смешалась. Не только чувства и мысли – общими становились причины, подоплёки, неуловимые истоки идей. А потом всё исчезло: они просто перестали быть отдельными личностями, растворившись в том море, где стало единым всё, что было ими двумя.

Если бы некто мог заглянуть в светящееся окно уединённого флигеля, он бы увидел лишь доктора, одиноко стоящего посреди кабинета, словно бы ведущего безмолвный разговор с самим собой.

Мёрэйн глубоко вздохнул, вернувшись сознанием в своё плотное тело. Отпустило. Камень с души свалился, можно работать дальше. Холодный морской ветер играл складками ассари. Белый песок казался мягким и тёплым по сравнению с каменным полом кельи. Мёрэйн открыл глаза, уставившись в слюдяной потолок грота. Рассвет. Поздний рассвет конца месяца Йат – в другой месяц сейчас над морем уже вовсю горел бы день. Мёрэйн вскочил. На рассвете был назначен допрос убийцы.

В темнице молодого ламбита не оказалось. Там не оказалось вообще никого, кроме пары караульных, стоящих на посту у лестницы в подземелье.

Они почтительно вытянулись перед Мёрэйном.

– Где узник? – Прошелестел голос у них в голове. От волнения Мёрэйн забыл произнести фразу вслух.

– Он на допросе у Мастера Стражи, вэддан, – ответил один из постовых бесстрастным голосом, но Мёрэйн чувствовал, как по коже у того пробежали мурашки.

– Мастер Гоода у себя?

– Нет, вэддан, у вас.

Мёрэйн поднял бровь.

– Он сказал, вэддан, что особенная ментальная субстанция, которая находится в вашей келье, поможет вызвать убийцу на откровенность.

Мёрэйн только коротко кивнул.

Поднявшись на галерею второго яруса и пробежав мимо ряда полукруглых арок, Мёрэйн поднялся по лестнице, вьющейся в круглом теле восточной башни. Знакомая келья – маленькая и круглая, с каменными стенами, покрытыми тонким слоем голубой арудары21, с единственным узким окном-бойницей, смотрящим на море, на восход. Стены покрывает угольный узор рисунков. Посередине кельи на полу сидит несостоявшийся убийца. Он связан т’аандой по рукам и ногам. Перед ним спиной к входу – мастер Гоода.

– Так ты будешь говорить или нет? Может быть, выяснить это иначе? Что если просто опробовать эту невидаль на тебе? Только не целиком. По частям. Скажем, сперва ладонь, затем – плечо…

Мёрэйн, цокая языком, вошёл в келью. Старик, заметивший его слишком поздно, отпрянул от преступника, как от змеи.

– Особая ментальная субстанция, которая находится в моей келье, – сказал Мёрэйн, глядя в глаза Мастеру Стражи, – должно быть, неплохо помогала вам на допросе. – Вы не учли только одно: вы уже не сможете опробовать «невидаль» на ком-либо.

Вот же гнида, думал Мёрэйн. Гоода никогда не нравился ему, но чтобы вырывать показания, угрожая невиданной расправой – да ещё и лгать при этом, делая вид, будто располагает оружием, которого у него нет… Мёрэйн мысленно присвистнул. Никогда до подобного не опускались братья Неприметной Стражи…

Гоода отступил и чуть не столкнулся с вошедшим мастером Ёнсэ. Мёрэйн, поймав взгляд коменданта, кивнул ему – дескать, вы вовремя.

– Вы допрашиваете заключённого, вэддан? – осведомился тот.

– Да, мастер Гоода помогает мне.

– Итак, – он повернулся к связанному парню, – ты стрелял в Мастера Стражи. Из… одной штуки, – Мёрэйн многозначительно глянул на мастера Гооду, – Которую я нечаянно потерял вчера ночью. Теперь ты расскажешь, как она у тебя оказалась. Я думаю, ты хорошо понимаешь, что влип.

Парень понимал… За жизнь в Ламби платят жизнью – обычно повинных в убийстве отправляют на каменоломни, где они обречены трудиться до конца своих дней. А в особенных, самых тяжёлых случаях, бывает и другое. Преступника приводят на суд жрецов, к вэддану из высших посвящённых. И там его ждёт иная, куда более страшная кара. О том, что происходит с этими злодеями, мало кто знает точно, но доподлинно известно – те, кто возвращался с такого суда, становились другими. Пугающе другими…

– Заслуженной участи не избежать, – продолжал Мёрэйн, прикрыв глаза. – Сегодня ты получишь то, чего достоин.

Парень молчал, разглядывая узоры на стенах кельи.

– Я не могу изменить твой приговор – ибо приговорил себя ты сам, совершив свой поступок, – холодно, безразлично и почти напевно продолжал звонкий голос Мёрэйна. – Но кое-что я изменить могу. Твои последние часы в этом мире будут полны нестерпимой боли или же пройдут безболезненно, даже приятно – если ты расскажешь мне, зачем пытался убить мастера и откуда взял это оружие. Выбор за тобой. Говори, расскажи словами всё, что знаешь – и ты получишь вино, вкусный ужин, девушку или юношу. Всё, что нужно для того, чтобы уйти из жизни, испытав напоследок удовольствие. Будешь молчать – и обретёшь муки.

Парень молчал.

Мёрэйн вздохнул. Он терпеть не мог дознания. Он опустился на пол напротив парня. Распустил узел т’аанды, которой тот был связан, и кинул её мастеру Гооде. Парень потёр запястья.

– Ты знаешь, кто я такой?

Парень продолжал молчать. Поглядел на Мёрэйна исподлобья. С опаской, быстро глянул в глаза. Сейчас они смотрели со всей юношеской непосредственностью, какую Мёрэйн был способен изобразить – пугать обвиняемого ни к чему. Когда у Мёрэйна уже начало кончаться терпение, парень наконец выдавил: