– Я этого не говорил… – Опешил Раэлин. Он представил себе, как жмёт, прощаясь, руку мистеру Остину – с тем, чтобы никогда больше не прийти в этот дом и не слушать его, подхватывая его импровизации; как продает гитару; как даёт объявление о поиске работы…

– Чем в таком случае ты думаешь заниматься? – Спросил учитель, в тему его последней мысли.

– Я… – Раэлин совсем растерялся. Он не ожидал такого поворота беседы. – Я не знаю.

– Неужели нет никаких занятий, к которым бы тебя влекло, кроме музыки? – Мистер Остин пил чай, глядя в окно, наполовину утопающее в розах.

Раэлин задумался. А и правда?

Он принялся вспоминать, откуда взялось его желание заниматься музыкой – и не смог вспомнить. Ему всегда нравилась музыка. Всегда влекло к музыкальным инструментам… Ему нравилось напевать или проигрывать в голове мелодии и придумывать вариации на них – или представлять их в необычных аранжировках. Когда он стал старше, он выпросил у родителей в подарок гитару. Целые дни он проводил, подбирая мелодии любимых групп. И, в тайне от всех, сочинял свои собственные… Этими вещами он мог заниматься часами, днями.

Но детство кончилось, и он узнал, что музыкант – это несерьёзное дело. Добиваются чего-то на этом поприще единицы. В большинстве случаев музыка превращается в хобби, в которое приходится лишь вкладывать деньги. Или в неблагодарную, низкооплачиваемую работу.

«В лучшем случае станешь, как твой мистер Остин, – увещевала мама, пытаясь отговорить Раэлина от фантазии поступать в консерваторию. – Будешь давать уроки за гроши всяким творческим юнцам, которые, от нечего делать, сегодня – музыканты, завтра – художники, а послезавтра – кто-нибудь ещё».

– Ну, я мог бы стать поваром.

– В самом деле? – Мистер Остин удивлённо посмотрел на Раэлина. – Тебе нравится готовить?

– Да не то что бы… – Парень вздохнул. – Просто мой отец – повар. Сейчас это чуть ли не самая востребованная профессия в Империи. Отец говорит, что в будущем станет ещё престижнее. Теперь дома уже почти никто не готовит, и поваров требуется всё больше. Без работы точно не останешься, и всегда можно найти, где лучше условия. К тому же, отец мог бы многому меня научить, а после – и на работу пристроить. Хоть какой-то старт…

– Хорошо, – улыбнулся мистер Остин. – Тогда давай договоримся так. Мы с тобой отменим занятия. И ты займёшься обучением кулинарии.

– Мистер Остин… Вы что, прогоняете меня?!

– Вовсе нет, – репетитор улыбнулся. – Ты сможешь вернуться к урокам, если захочешь. Но, пожалуйста, пообещай мне, что ты до начала месяца Церро не придёшь ко мне и не прикоснёшься к гитаре.

– Мастер Оррэ Таита, могу я войти в круг твоей гармонии?

– Мёрэйн Ллхаймэ может сделать всё, что Мёрэйн Ллхаймэ может делать, – так же, как Мёрэйн, не разжимая губ, ответил д’анаари. Взгляд его флуоресцентных глаз, глядящих на темнеющее небо, не изменил выражения, но Мёрэйн знал, чего стоит каладскому юноше, потревоженному его лёгким прикосновением к сознанию, перестроить свои мысли для диалога с ним. Он сидел под раскидистым бессмертником, что рос посреди фортового внутреннего двора для тренировок. Изогнутые ветви дерева были покрыты инеем и сверкали в вечернем небе, расчистившемся после шторма. Мысли представителя расы каладэ, невыразимые в информационном поле человеческого мышления, витали рядом.

– Ты упорно используешь имя, которое принадлежит не мне.

– Оррэ Таита использует имя, которое принадлежит одному из отрезков Пути Мёрэйна.

– Я не отвлекаю тебя от медитации, дружище? Мне нужно поговорить с тобой…

– Мёрэйн Ллхаймэ не может отвлечь того, кого он называет «дружище», от способа действовать либо бездействовать, который Мёрэйн Ллхаймэ в данную минуту описывает, применяя понятие «медитация», далёкое от того, чтобы выразить смысл явления, о котором идёт речь, в том случае, если ассоциация Оррэ Таита со словом «медитация» входит в допустимый диапазон значений, принятый у расы людей для этого слова.

Мёрэйн буквально чувствовал, как напрягается ментальное поле друга, пытаясь выразить мысли д’анаари в логической системе человеческого рацио. С человеческим у мастера Оррэ Таита проблемы. И именно это было официальной причиной, почему Мёрэйна пригласили служить на форт: помимо обязанностей жреца он выполнял ещё и работу переводчика.

– Мёрэйн Ллхаймэ испытывает ощущение, – продолжал д’анаари, – близкое к тому, которое люди обозначают словом «страдание», если ассоциация Оррэ Таита…

– Входит, входит, – улыбнулся Мёрэйн.

– Ученику Мёрэйну надо говорить с вэдданом Мёрэйном, – продолжил его собеседник. – Оррэ Таита – не Мёрэйн Ллхаймэ, но Мёрэйн Ллхаймэ будет говорить, если хочет говорить.

Мёрэйн опустился на снег рядом с д’анаари. Мелкая снежная пыль подтаивала на золотистой хасме мастера Оррэ Таита и серебрилась на бледных руках Мёрэйна, увитых змеиной татуировкой.

– Я размышлял, друг мой, о Восьмом сакриме, Непогрешимом Тиэррэ.

Мастер Оррэ Таита молча смотрел на платиновые разрывы уходящих туч над башнями форта.

– Восьмой сакрим, – вздохнул Мёрэйн, – что может быть гармоничнее Восьмого сакрима? Справедливость. Воздаяние, в точности соответствующее поступку. Такое развитие событий, которое адекватнее всего отвечает на сигнал, посланный человеческим сознанием в Меа. Рыцарь с четырьмя руками, одна из которых держит меч для казни, другая – чашу, полную милостей, третья – весы для взвешивания людских дел. Одежды его исполнены отверстыми глазами, и по восемь зрачков в каждом из них, половина их смотрит на внешний мир, половина – вовнутрь. Взор его видит всё, от него не утаишь ни малого дела, ни мимолётной мысли, ни слабого побуждения… Таков он, великий Тиэррэ, один из богов моей древней земли, скрывшейся под морем. Народная мудрость многих миров выражает знание о нём пословицей «Что посеешь – то пожнёшь».

– Люди обозначают простые законы с помощью сложных систем понятий и образов, – прокомментировал Оррэ Таита. – Д’анаари не могут видеть смысл в этом.

– Да, дружище, вам точно не нужны боги для того, чтобы видеть Путь, – улыбнулся Мёрэйн. – А вот мы зачастую беседуем с ними, и никак не можем понять их голоса. Например, почему случается, что справедливое порождает зло? Справедливо сказанное слово может принести боль другому человеку, а его боль толкнёт его на зло, и это зло – на новое зло – и, вот, зло пошло гулять по Меа как круги по воде. Меа болеет, Меа страдает и затемняется через справедливость. Выходит, справедливость есть зло? Каладэ всегда отмалчиваются, когда я заговариваю с ними об этом. Сегодня я пришёл спросить тебя, как друга, что, всё-таки, говорит об этом учение д’анаарийской школы?

Оррэ Таита оторвал взгляд от неба и мерцающе посмотрел на Мёрэйна.

– Учение д’анаарийской школы не говорит о вещах, которые назвал Мёрэйн Ллхаймэ, что они есть зло.

– Так что же это как не зло?

– Мёрэйн Ллхаймэ знает. Это Путь.

– Про Путь я, и впрямь, знаю. У вас, каладэ, всё – Путь… Если я кому-нибудь голову оторву – тоже будет Путь…

– Именно так, как сказал Мёрэйн Ллхаймэ.

– Что – так, мастер Оррэ Таита?

– Если Мёрэйн Ллхаймэ оторвёт кому-нибудь голову, значит, таков Путь Мёрэйна Ллхаймэ.

– Ну, а если не оторву?

– Если Мёрэйн Ллхаймэ не оторвёт никому голову – значит, таков Путь Мёрэйна Ллхаймэ.

– Если я оторву кому-нибудь голову – это будет зло.

– Если Мёрэйн Ллхаймэ оторвёт кому-нибудь голову – это будет действие, которое даст определённое направление Пути.

В интонации мысли мастера Оррэ Таита так и сквозило «только и всего».

– Ага. Человек умрёт, его родные будут страдать и озлобятся, начнут убивать в ответ… В общем, в Меа выплеснется уйма негативной, тяжёлой информации.