Пожалеть наглого Геннадия Зиновьевича? Нет, никогда в жизни, они втянули его в преступную шайку, Манжула и он, и пусть расплачиваются. Сидеть, так всем!

Кроме того, его чистосердечное раскаяние, конечно, учтут — совсем, конечно, не простят, но должны же дать на два или три года меньше, пусть на год или даже полгода...

Следователь, к которому вызвали Гудзия, Леониду Павловичу понравился. Пожилой, солидный человек, а не какой-то самоуверенный молодчик: такому легче исповедоваться. А Дробаха, лишь глянув на Гудзия, на его угодливо-льстивую улыбку, сразу определил: слизняк. Что ж, следователю и с такими иметь дело надо.

Иван Яковлевич начал официально:

— Ваша фамилия, имя, отчество?..

Слушая, как отвечает Гудзий, быстро и подчеркнуто учтиво, думал: и этот прохвост, сукин сын, мерзавец, еще вчера сидел в кабинете, принимал решения, разговаривал с посетителями, одобрял что-то или отклонял, от него зависели честные люди, работа целых предприятий, он ловко притворялся, что все это его интересует, что это — его жизнь. Типичный эгоист, готовый ради личных интересов переступить через все.

— Вы говорите, — спросил Дробаха, — что к преступной деятельности склонил вас Манжула? Расскажите подробно, как осуществлялись ваши махинации.

Гудзий в деталях объяснял, как оформлял документы, как впервые подсунул их на подпись Татарову, как Манжула нашел общий язык с Татаровым, как сам он познакомился с Бубликом, а потом даже и с Геннадием Зиновьевичем...

Дробаха слушал Гудзия внимательно, уточнял кое-что, дабы в протоколе ничего не пропустить, по привычке дул на кончики пальцев, и, хоть чего только ни повидал на своем веку, его все время не покидало ощущение, что прикасается он к чему-то очень грязному и необходимо вымыть руки.

— Ну, начальник, ты даешь! — воскликнул Рукавичка и нахально расселся на стуле. — Это же надо, из-за каких-то рубашек хватать человека! Копейка цена тем рубашкам, женщина попросила, как отказать?

Почему-то наглость Рукавички не раздражала Хаблака, наоборот, стало весело. Спросил:

— А скажи, Терещенко, кто приказал тебе подложить мину в чемодан Манжулы? Ведь сам бы ты не додумался.

— Шутишь, начальник... — развязность и нахальство сразу улетучились. — Какую мину?

— Сейчас я ознакомлю тебя с показаниями Червича. — Хаблак достал бумаги из папки. — Он утверждает, что изготовил для тебя мину с часовым механизмом...

— Ну и что? Ну сделал, а при чем тут какой-то Манжула? Не знаю никакого Манжулы, в гробу его видел. Признаю, хотел отомстить одному фрайеру, но передумал.

— А мину куда дел?

— В Днепр бросил.

— Нехорошо, Терещенко, врать. А вот Бублик утверждает, что именно ты подложил ее в чемодан Манжулы.

— Брешет Бублик, выгораживает себя. Не знаю никакого Манжулы и никогда не видел.

— Допустим, Бублик мог и солгать, конечно. Предположим, катит на тебя бочку Бублик. А зачем врать Инессе Сподаренко? Вспомни девушку, что была у Манжулы, когда вы с Бубликом приехали к нему в гостиницу «Киев».

— Потаскуха ведь! Разве ей можно верить?

— Она является официальным свидетелем, Терещенко. И узнала тебя по фотографии. Если понадобится, проведем очную ставку.

Рукавичка подумал немного и сказал:

— Не надо. Забыл я, теперь припоминаю. Ездил с Бубликом к какому-то фрайеру, а что Манжулой зовется, впервые слышу.

— И потом никогда не встречались с ним?

— Говорил же тебе, начальник, в гробу я его видел. Всех бы вас там видеть, в белых тапочках...

— Выходит, не встречались?

— Нет.

— И в Одессу с Бубликом не ездил?

— Плевать мне на всю Одессу вместе с Бубликом! Чего я там не видел?

— А Бублик утверждает, что вы выследили Манжулу в совхозном поселке вблизи Николаевского шоссе.

— Бублик, начальник, что хочешь скажет. Наговаривает он на меня, точно наговаривает.

— Пожалуй, Бублик может и наговорить...

— Вот-вот, — обрадовался Рукавичка, — свинья и брехло. Ему верить никак нельзя.

— Мы бы и не поверили, да вот какое дело. Помнишь, Терещенко, в рощу, куда вы с Бубликом загнали машину, мальчики забегали? Они узнали тебя по фотографиям. Хочешь ознакомиться с актом?

— Хочу.

Рукавичка внимательно прочел акт, доставленный из Одессы, и сказал не очень уверенно:

— Ну и что? Ну поехали с Бубликом в море искупаться, разве запрещено?

— И ты столкнул с обрыва Манжулу?

Рукавичка сжал пальцы в огромный кулак, свирепо погрозил им майору:

— Нет, начальник, мокрое дело мне не пришьешь!

— Шить тебе, Терещенко, никто ничего не собирается. Просто Бублик говорит, что ты, угрожая ножом, заставил Манжулу подняться на крутой берег и, ударив его, столкнул с обрыва.

— Врет, — хмуро возразил Терещенко, — я внизу остался, наверх Манжула с Бубликом пошли, он и столкнул того фрайера.

— Это точно, что ты не поднимался на кручу?

— Можешь записать, начальник.

Хаблак и в самом деле записал, Терещенко поставил свою подпись, и только тогда майор сказал:

— И тут ты солгал. Когда сталкивал Манжулу, споткнулся и оставил на краю обрыва четкий след. Во время обыска на твоей квартире нашли ботинки с каблуками в рубчик. И след именно этого каблука отпечатался там на грунте. Вот акт экспертизы, Терещенко. Можешь полюбопытствовать.

— Мне твои акты до одного места, плевать я хотел на них. Не был я там и не сталкивал... Не сознаюсь я, начальник, никогда.

— В конце концов, нам твое признание не очень и нужно, — ответил Хаблак, решив, что на сегодня достаточно, ведь у Терещенко все еще впереди: очные ставки с Бубликом, Президентом, Червичем, допросы, выезд на место преступления...

И суд впереди — суд за предумышленное убийство.

Коренчук сидел напротив Дробахи, что-то доказывал ему, энергично взмахивая ладонью, а следователь, скрестив руки на груди, шевелил большими пальцами и улыбался то ли иронически, то ли успокаивающе.

Хаблак остановился на пороге, и Дробаха, жестом остановив Коренчука, предложил:

— Садитесь, майор, сейчас сюда приведут Скульского, и я вызвал вас, чтобы получили удовольствие от разговора с самим Президентом.

Майор устроился возле Коренчука, лейтенант, возбужденный прерванной беседой, хотел продолжить ее, но дверь открылась и в кабинет вошел Президент в сопровождении милицейского эскорта.

Взяли Президента вчера вечером дома на Русановской набережной, и он имел возможность одеться в соответствии с предстоящим образом жизни. Видно, был человеком практичным, потому что выбрал джинсовый костюм, темную водолазку и туристические ботинки на толстой подошве.

Президент остановился посреди комнаты, внимательно осмотрел присутствующих, остановил взгляд на Хаблаке и сказал:

— Вот видите, майор, встретились снова, а вы тогда не поверили мне...

— Не было достаточных оснований для знакомства, — уклончиво ответил Хаблак.

— Были, — энергично опроверг Президент, — и вы напрасно не вышли в коридор.

— Вы что. надеялись купить меня?

— Все покупается и продается, майор.

— А вы нахал, — не выдержал Коренчук. — И во сколько же оценили майора милиции?

— К сожалению, дорого, — вздохнул Президент. — Я дал бы столько, что ему и не снилось. И никогда не приснится даже в самых розовых снах.

— Да, уж давать вам было из чего, — согласился Коренчук. — Нагребли... Сколько у вас взяли? Кажется, только наличными под семьдесят тысяч? Не считая сберегательных книжек, валюты и ценностей...

— Садитесь, Скульский, — приказал Дробаха, — надеюсь, вы хоть теперь поняли, что не все у нас продается и покупается.

— Нет, — покачал головой Президент, — не понял и никогда не пойму. Что бы ни говорили, знаю: все берут, надо только не ошибиться, сколько кому дать.

— Голову надо на плечах иметь! — зло воскликнул Коренчук. — Тогда бы понял — не все.