Поговорив с Шерстневым, Алексей снова вспомнил о Лещевском. Единственный способ контакта с Готвальдом — встреча шофера с хирургом, к которому тот мог прийти под видом пациента. Нужно было придумать такую болезнь, которая требовала бы систематического посещения госпиталя, но не была бы заразной. Немцы панически боялись инфекции и при малейшем подозрении убрали бы Готвальда с аэродрома.

На память Алексею пришла история, услышанная им от одного старого разведчика. Во время первой мировой войны этот человек работал писарем в штабе немецкого полка, одновременно будучи русским агентом. Дивизия стояла в сельской местности, а полученные сведения нужно было передавать связному в соседнем городе. Увольнительных не давали. Тогда разведчик заявил полковому врачу, что он уже несколько лет страдает «трещиной пищевода». Врач направил больного в городской госпиталь, где разведчика подвергли обследованию и предписали раз в десять дней являться на осмотр.

Алексей решил, что версия о застарелой язве двенадцатиперстной кишки — подходящий повод для того, чтобы Валентин пришел к Лещевскому. Он предупредил Лещевского о возможном появлении в госпитале пациента с такой болезнью.

Лещевский пожал плечами.

— Разденьтесь, — приказал он и, не глядя на пациента, принялся заполнять формуляр.

В трех километрах от аэродрома на обочине шоссе торчал полосатый столб. С прибитого к нему белого фанерного щита черные буквы предупреждали: «Запретная зона». Рядом стояла охрана. Двое автоматчиков подолгу придирчиво проверяли документы всех проезжавших по дороге. И только удостоверившись в полном сходстве фотографии с оригиналом, поднимали шлагбаум.

И хотя документы Готвальда были в полном порядке, всякий раз, останавливаясь у полосатого столба и чувствуя на себе подозрительные взгляды охранников, Валентин нервничал.

Через два километра, у поворота к летному полю, дорога подходила к забору с колючей проволокой. Здесь документы проверялись еще раз, и после этого автомобиль пропускали в ворота аэродрома. Последний контрольно-пропускной пункт был уже внутри отгороженного этой колючей проволокой пространства, у группы небольших щитовых домиков, где располагались различные службы: диспетчерская, гаражи, столовая для офицеров. Назначение нескольких других строений Валентину не было известно.

Глубже в лесу, на обширной поляне, темнели окна длинного низкого флигеля, у которого постоянно дежурило несколько легковых машин. Подъезд охранял часовой. Аэродром был расположен в лесу, и от сосен была очищена только взлетная площадка.

По асфальтированным дорожкам сновали офицеры, в большинстве своем старшие. Изредка здесь можно было увидеть и генерала.

«Пожалуй, лучшего места для секретного аэродрома и не выберешь», — размышлял Готвальд.

Несколько раз, когда, видимо, прилетали особо высокие чины, Валентину приказывали подать машину прямо к самолету. Тяжелые оливкового цвета Ю-52 появлялись из-за зубчатой кромки леса, бежали по дорожке, затем, приглушенно урча моторами, подруливали к краю поля. Едва пассажиры выходили, самолет тут же отводили под туго натянутые маскировочные тенты.

В машине Готвальда места пассажиров были отгорожены от кабины шофера толстым плексигласом, так что голоса сидевших за его спиной офицеров сливались в монотонное бормотание. Невозможно было понять, о чем приехавшие разговаривают. С Готвальдом вообще никто не вступал в беседы. Садившиеся в машину офицеры бросали, не глядя на него, одно-два слова:

— В город!

— В отель!

Или просто кивком головы указывали нужное им здание. Иногда Готвальду приказывали ехать в какой-нибудь населенный пункт. Тогда его «опель» шел в длинной веренице машин.

Однажды, когда прилетел седой, почтенных лет полковник, Готвальд нес его чемодан и небольшой газетный сверток. Готвальд успел рассмотреть, что газета была датирована вчерашним числом и выходила в Берлине. Значит, эти «юнкерсы» прилетают прямо из столицы фашистской Германии! Так вот откуда эти чисто выбритые, лощеные, представительные майоры, полковники и генералы…

Валентин отпросился в город у начальника гаража, толстенького лысоватого обер-лейтенанта, сославшись на боль в желудке. Толстяк посоветовал Готвальду обратиться к врачу на аэродроме. Но Готвальд настоял, чтобы ему разрешили посетить госпиталь: он хотел бы показаться врачу, который лечил его раньше. Может быть, понадобится рентген. Толстяк отпустил Готвальда на три часа.

Как-то Валентин вез на аэродром из города молодого надменного майора. Неподалеку от первого контрольно-пропускного пункта мотор «опеля» зачихал, несколько раз конвульсивно дернулся и замер. Кое-как дотянув до обочины, Готвальд открыл капот. Оказалось, что засорился бензопровод. Пока Валентин ковырялся в моторе, мимо со свистом пронеслось несколько автомобилей. Один из них сопровождал эскорт мотоциклистов.

— Скорей же, черт побери! — открыв дверцу, крикнул майор Валентину.

Когда машина была налажена и «опель» мчался к аэродрому, Готвальд заметил, что майор то и дело нетерпеливо посматривает на часы.

«Видно, торопится на какое-то совещание, — догадался Валентин. — Нет, не к самолету мой сегодняшний пассажир спешит».

Шоферам было запрещено останавливаться ближе чем в двадцати пяти метрах от таинственного длинного здания. Майор же так торопился, что пришлось подъехать прямо к парадному входу. Он на ходу сам распахнул дверцу, спрыгнул на землю прежде, чем Валентин успел окончательно притормозить, и скрылся в темном прямоугольнике двери.

Быстрый взгляд, брошенный Валентином на окна, запечатлел ряд затылков по ту сторону стекол, туго обтянутые мундирами спины, серебряные и золотые канты. Действительно, собралось какое-то очень важное совещание. Предположение подтверждали и шеренги роскошных машин, стоявшие поодаль.

Помня наставления Алексея, Валентин жадно впитывал в себя каждую деталь…

Когда Лещевский осматривал его, Готвальд торопливым шепотом рассказывал в очередной раз о своих наблюдениях. А рассказывая, он вспомнил, как на днях встретил на шоссе, ведущем к аэродрому, подводу. На телеге, слегка прикрытые соломой, лежали три трупа. Лиц Готвальд рассмотреть не мог, но, судя по юбке, видневшейся из-под соломы, среди убитых была женщина. Двое других оказались детьми. Лошадью правил сморщенный старик в поддевке и выгоревшем картузе. Рядом с возницей, свесив ноги в пыльных сапогах, равнодушно покуривал сигарету молодой полицай.

Готвальд остановил машину. Махнул рукой полицейскому. Вожжи натянулись. Лошадь стала.

Прикурив у парня с полицейской повязкой, Готвальд кивнул на трупы и спросил:

— Кто это?

— Да так, — нехотя заговорил парень. — По собственной глупости смерть приняли.

— Ох, толковал же я им, — вмешался в разговор старик, — не ходите туда, — нет, не послушались.

Выяснилось, что убитые — дальние родственники старика, старосты деревни. Вчера, собирая ягоды в лесу, они зашли в запретную зону.

— Кто же это их? — спросил Готвальд.

— Известно кто — охрана. Которая самолеты стережет, — пробурчал старик.

Он хотел добавить еще что-то, но полицай прикрикнул на него:

— Ладно болтать-то!

Лошадь тронулась. Валентин поспешил к машине. Перед глазами стояли немытые детские ноги, над которыми вились мухи. Готвальд жадно курил. На душе у него было тяжело. Но все-таки заговорил с полицаем он не зря: узнал еще одну подробность. Значит, аэродром охраняют еще и посты жандармерии. Что ж, об этом стоит сообщить в город.

Старинный костел стоял на Сенной площади. На стенах костела, сложенных из серого камня, осколки и пули оставили свои отметины. В нише над входом — статуя апостола Петра. Нос святого ключника был отбит осколком, и Алексею показалось, что в слепом, неподвижном взгляде апостола, устремленном к небесам, застыла немая жалоба на людское бессердечие.

«Война не обошла и святых. Даже апостол. Петр попал в инвалиды третьей группы». — Алексей усмехнулся и, поднимаясь по каменным ступенькам, прихрамывал заметнее обычного. Нищие, осаждавшие всех входивших в костел, не обратили внимания на плохо одетого инвалида.