— Но ваши убеждения…

— Мои убеждения — это мое личное дело.

Наступила пауза. Филатов, явно не ожидавший такого оборота разговора, не знал, что сказать.

— Видите ли, — заговорил Борис, — я теперь привык во всем полагаться на самого себя. Иначе в наше жестокое время нельзя. Вам я верю. Но… Ведь здесь замешаны третьи лица. Согласитесь, я не могу лезть в компанию неизвестно к кому.

Филатов встал. Лицо его было торжественно.

— Даю вам честное слово русского офицера и дворянина, что речь идет о вашем участии в организации, призванной спасти нашу родину. Во главе ее стоит известный генерал, — есаул замолчал на минуту, — князь, имя которого вы, без сомнения, знаете… Борис Александрович, ради вас я нарушил клятву.

Борис сосредоточенно рассматривал половицу.

— У меня на этот счет свое мнение, — сказал Борис. — Без помощи извне в настоящее время власть большевиков не может быть свергнута.

— У нас есть связь с бароном Врангелем в Софии, — ответил есаул.

— Барон Врангель? Вы считаете его фигурой?

— Но за ним иностранцы.

— Ну, вот это другое дело. — Борис встал и сделал несколько шагов по комнате. — Да, конечно, я понимаю, что мои единоличные действия тщетны. Ну, вот я помог вам, может быть, мне удастся спасти Жоржа Попова, но Россия, Россия…

Филатов подошел к нему.

— У вас нет другого пути, поймите. Кроме того, я уже столько открыл вам, что…

— Пугаете? — Бахарев резко обернулся.

— Я знаю, что вы не из робкого десятка.

— Ну хорошо, а в чем заключается задание?

Филатов облегченно вздохнул.

— Завтра нам нужно будет выехать в станицу Гниловскую для установления связи с отрядом хорунжего Говорухина. Лошадей нам обеспечат. Вы согласны?

— А если там вас опять кто-нибудь узнает? — спросил Борис.

— Ну, это не Кубань, — криво усмехнулся есаул, — там у Говорухина полторы тысячи сабель… Итак?

— Ладно, — вздохнул Бахарев.

Филатов вскоре ушел, а Борис принялся за письмо. Уже совсем поздно вечером Вера появилась около палатки Кости на базаре, а ночью у Николаева состоялось экстренное совещание.

— Князь? — задумчиво сказал Федор Михайлович. — А ведь я кое-что слышал.

Совещание затянулось надолго. И только под конец Зявкин вспомнил:

— Семен Михайлович Буденный — вот кто говорил мне. Князь Ухтомский!

Борис прекрасно понимал, что филатовское начальство неспроста поручило им поездку в станицу. В этом, без сомнения, кроется какая-то опасность. Там белогвардейское подполье хозяин.

В станицу Гниловскую они приехали на парной пролетке, которую добыл где-то сам есаул. Около станицы на дороге их остановила группа казаков. Потребовали документы. Есаул охотно предъявил их и назвал пароль: “Тридцать девять”. “Тридцать четыре”, — последовал ответ.

Старший разъезда, мельком просмотрев бумаги, скомандовал:

— Выходьте, господа, из пролетки, дальше пешком дойдете.

— Приказываю доставить нас к хорунжему Говорухину, — сказал есаул.

— Куда надо — туда доставим, — сухо ответил казак.

По пустынной в этот поздний утренний час станичной улице казаки провели их к большой хате, стоявшей несколько на отшибе. В сенях толпилось еще несколько человек, кто-то грубо подтолкнул приезжих к двери.

Борис шагнул за порог. Первое, что он увидел, был большой портрет Карла Маркса на стене. Под ним, положив на стол могучие руки, сидел краснолицый человек в расстегнутой гимнастерке, открывавшей волосатую грудь. По описанию Филатова Борис понял: вот этот — Говорухин. Рядом с ним у стола стоял щуплый человечек с тонкими чертами лица, в кожаной тужурке. На столе перед ним лежал маузер и фуражка с красной звездой.

— Здорово, гости дорогие, — сказал Говорухин, вставая из-за стола. — Иван Егорович! Рад вас приветствовать!

Он пошел навстречу Филатову. Борис быстро взглянул на есаула, тот был совершенно обескуражен.

— Слава богу, добрались благополучно? — спросил хорунжий.

— Что… что это за маскарад? — выдавил, наконец, есаул.

— Зачем маскарад? — сказал Говорухин. — Я теперь, дорогой мой, начальник волостной милиции, перешел на сторону Советской власти. Представьте себе, сначала, когда пришло сообщение о вашем прибытии, мы решили было вас арестовать, а потом вот приехал сотрудник из Екатеринодарского чека, — Говорухин указал на человека, стоявшего у стола, — и псе выяснилось! Рад сердечно!

“Провоцируют, сволочи”, — мелькнуло у Бориса. Быстро смерив глазами комнату, он толкнул есаула вперед на Говорухина и в один прыжок вскочил на невысокий подоконник.

— Ни с места! — крикнул он, выхватывая из кармана гранату.

Сзади, из-за окна, его кто-то ударил по голове…… Он пришел в себя в той же комнате. Над ним склонилось незнакомое лицо.

— Пришли в себя, господин корнет? Я же говорил, черт побери, что это добром не кончится.

Борис попытался приподняться. Его лицо и гимнастерка были мокры, видно, кто-то плеснул на него водой.

— Да вы не волнуйтесь, все, слава богу, кончилось, я — поручик Милашевский из Ростова. Мы, конечно, сами немного виноваты, но… Словом, все обошлось.

— Что обошлось? — спросил Борис.

— Ну, эта проверка.

— Какая, к черту, проверка, где есаул? — Борис пощупал рукой затылок.

В комнату вошел Филатов, а за ним, расплываясь в улыбке, Говорухин.

— Ну, Бахарев, живой! — сказал Филатов. — Представь себе, эти мудрецы задумали устроить нам проверку. Ей-богу, жаль, что ты не успел бросить гранату!

Оказалось, что еще накануне полковник Беленков, посоветовавшись с Новохатко, послал в станицу поручика Милашевского. Этот двадцатипятилетний деникинский офицер состоял адъютантом подпольного штаба ОРА. Полковник поручил ему любым способом убедиться в том, не завербован ли Филатов чекистами.

Свой выбор Беленков остановил на Милашевском именно потому, что Филатов не знал его в лицо.

— Возьмем их на испуг, — предложил он.

Когда стоявшему за окном казаку удалось оглушить Бахарева, за пистолет схватился Филатов, и двое казаков едва справились с ним. Теперь Милашевский и Говорухин чувствовали, что перехватили через край. А есаул был полон негодования.

— Вы отсиживаетесь в Ростове, на квартире, — кричал он на Милашевского, — в то время, когда я, уже приговоренный к смертной казни, делаю основную работу! И вы берете на себя смелость не доверять нам? Я уверен, что его превосходительство не знает о ваших выходках.

Борис заметил на лице Милашевского неподдельный испуг. “А парень-то трусоват”, — и решил добавить масла в огонь:

— Вы мне говорили, Иван Егорович, что мне предстоит иметь дело с серьезными людьми.

Есаул бушевал до тех пор, пока Борис, заметив, что и Говорухин начинает приходить в ярость, решил замять дело.

— Может быть только одно оправдание, — сказал он, — что они действовали в интересах дела.

Однако, оставшись наедине с Филатовым, Борис твердо сказал:

— Он еще вспомнит нас, этот поручик!

Вместе с Филатовым Бахарев приступил к “инспекции” разнокалиберного говорухинского воинства. Оно вело странную и беспокойную жизнь. Кто под видом мирного жителя осел на хуторах, зарыв в огороде винтовку и патроны, а большинство скрывалось в непроходимых зарослях камышей в пойме Дона.

Борис быстро уловил настроение людей. Им все осточертело. Хотелось домой: близилось время жатвы. Однако мало кто представлял себе, каким путем это можно сделать. Сложить оружие эти люди боялись. Сказывался и воинский уклад, который каждый казак впитывал в себя, как говорят, “с младых когтей”.

Борис все больше понимал правильность и гуманность решения партии — не допустить новых кровавых событий. Собственно говоря, и говорухинский и все прочие отряды могли бы в короткий срок быть уничтожены регулярными частями буденновской армии. Но при этом погибли бы сотни людей, вся вина которых состояла в неграмотности и темноте. А для того чтобы ликвидировать отряды мирным путем, нужно было оторвать основную массу казаков от белых офицеров.