Однако вскоре после этого разговора Алексей узнал от комиссара отряда, что хирург уже оперировал в санитарной палатке раненого в ногу партизана.

— Так он же сам еле на ногах держится! — удивился Столяров.

— Я пытался его отговорить, — сказал комиссар, — но он замахал на меня руками и заявил, что работа для него — лучшее лекарство.

И вот теперь Лещевский, смущенно улыбаясь, появился в землянке Столярова. Ссадины на лице хирурга уже заживали, но некоторые еще были заклеены пластырем.

Алексей решил сделать вид, что он ничего не знает о подпольной практике своего друга, и приступил к делу.

Поначалу он спросил врача, есть ли в немецком госпитале человек, заслуживающий доверия.

— Я имею в виду русских, конечно. Там ведь есть врачи из военнопленных, вольнонаемные сестры и санитарки. Вы ведь всех знаете?

Лещевский ответил, почти не задумываясь.

— Самый порядочный там, на мой взгляд, Солдатенков. Михаил Иванович Солдатенков.

— Кто он? — поинтересовался Алексей.

— Терапевт. Капитан медицинской службы. Попал в плен под Могилевом.

— Адам Григорьевич, здесь дело очень серьезное.

Вы за Солдатенкова можете поручиться?

— Как за себя! — твердо ответил врач. — Мы были откровенны друг с другом. Он так же, как и я, очень мучился, что ему приходится работать на немцев. Собирался бежать к партизанам, но не знаю, удалось ли ему… Если он еще в госпитале, я могу сам пойти к нему и обо всем, что вам нужно, уговориться…

— Нет, — возразил Алексей. — Вам в город идти нельзя. Мы найдем другой способ связаться с Солдатенковым.

Когда Лещевский уже был у выхода из землянки, Алексей все же не удержался и, улыбнувшись, спросил:

— Ну, как прошла операция? Руки не дрожат?

Лещевский с трудом раздвинул в улыбке разбитые губы.

— Уже донесли? Ну да ладно, от вас все равно ничего не утаишь… Так вот, прошла успешно… И руки не дрожат!

Поговорить с Солдатенковым поручили Шерстневу.

Когда Тимофей сообщил, что врач обещал свое содействие, Алексей передал "полицаю" еще одно задание: во что бы то ни стало добыть фотографию лежавшего в госпитале курсанта. Но, естественно, сделанную еще до несчастного случая, изуродовавшего его. Задача была чрезвычайно сложная. Шерстнев ничего не обещал, в госпитале скорее всего документов обгоревшего не было. Его фотография могла быть только в секретной картотеке гестапо или абвера. Впрочем…

…Связного из города ожидали с нетерпением. Он появился в лагере морозной зимней ночью и откуда-то из-под подкладки пальто достал аккуратно завернутую в бумагу фотографию, наспех сделанную копию.

Алексей, Геннадий и Валентин склонились над снимком. С него смотрел на них человек лет тридцати, светлоглазый, русоволосый, с довольно красивым, правильным лицом. На обороте был отмечен рост, указан возраст…

После разговора в землянке со Столяровым хирург замкнулся, стал избегать товарищей. Геннадий Колос как-то вечером заглянул к Лещевскому потолковать о медицине, но тот встретил его сдержанно, даже сухо и на все вопросы отвечал односложно, так что через четверть часа Колос выскочил от врача в полнейшем недоумении.

— Что с нашим лекарем творится, не пойму, — сказал Геннадий Алексею.

— О чем ты?

— Да какой-то он чудаковатый стал. Хмурится, глаза в сторону отводит. Устал, что ли…

Алексей задумался.

— А ведь, кажется, я промашку дал, — проговорил он наконец. — Мы с тобой кое-что не учли, Геннадий.

— Что именно?

— Того, что Лещевский — человек тонкий, чрезвычайно восприимчивый и легкоранимый.

— Он обиделся на что-нибудь?

— Думаю, так. И, пожалуй, он по-своему прав.

— В чем же прав-то?

— Как ты думаешь?

— Ну, сдали нервы, переутомление…

— Может быть, но не только.

— Что ж тогда?

— А ты вспомни. Мы у него насчет Солдатенкова все узнали? Узнали. Зачем? Ясно, что нс для врачебной консультации. К тому же просили Адама Григорьевича послать этому врачу с нашим человеком письмецо. Нетрудно догадаться, что мы что-то затеваем… А ему — ни слова…

— Он решил, что мы ему не доверяем?

— Вот именно. Ты его пойми: ведь он работал у немцев, а в отряде недавно. Готовится какая-то операция, ее держат от него в тайне.

— А ведь, черт побери, ты, наверное, прав, — засмеялся Геннадий. Давай проверим.

Они пошли в землянку к Лещевскому. Тот хмуро сидел на койке, холодно ответил на приветствие.

Алексей поинтересовался, как врач себя чувствует.

Адам Григорьевич пожал плечами.

— Что мне делается, старику? — Исподлобья оглядывая своих собеседников, догадывался, что зашли они не за тем только, чтобы осведомиться о здоровье.

— Вот что, Адам Григорьевич, — сказал Алексей после неловкой паузы, мы решили поговорить с вами откровенно. Не возражаете?

— Только этого и жду, — буркнул тот.

— Прекрасно. Вы вроде бы чем-то недовольны, ходите расстроенный… Я не ошибся?

Лещевский пристально посмотрел на Столярова.

— Вы догадливы…

— Тогда выкладывайте, в чем дело.

Адам Григорьевич на мгновение замялся, а потом заговорил тихо, низко опустив голову:

— Не знаю, как вам сказать. Ну да ладно…

Хирург помолчал, поглядел куда-то вбок, потом заговорил снова:

— Все это время я взвешивал наши отношения… ну, дружбу, что ли… С того дня, как мы встретились с вами в госпитале… Перебирал день за днем. Думаю, может, я поступил как-то не так, где-то в чем-то промахнулся…

И ничего не нашел такого, что дало бы повод меня… ну, скажем, подозревать, отстранять…

Алексей ответил:

— И правильно! Вы и не могли найти такого повода!

Лещевский поднял голову.

— Тогда я не понимаю… К чему эти тайны?

— Какие тайны?

— Вы же знаете, о чем я говорю. Зачем вам врач, этот Солдатенков? Я что — уже ни на что не гожусь?

Лечить разучился?

Такой поворот дела не приходил в голову Алексею.

Разведчик подошел к Лещевскому и положил ему руку на плечо, но тот не обратил внимания на этот дружеский жест, продолжал с плохо скрываемым раздражением:

— Разве я не вижу по вашим лицам, что вы интересовались этим врачом неспроста? Зачем? Не хотите говорить? Не доверяете?

— Подождите, Адам Григорьевич! — остановил его Алексей. — Подождите, повторил он уже тверже, видя, что Лещевский собирается его перебить, — у нас, чекистов, — а чекистом мы считаем и вас — существует неписаный закон: если готовится операция, о ней должны знать только ее участники. Мы доверяем вам как самим себе. Но все же нарушать закон мы не имеем права. Он установлен не нами, он существует давно, его подсказал опыт…

Лещевский, смотревший себе под ноги, повеселел и поднял голову.

— Гм… Это называется урок, — забормотал он. — Вы, Алексей, хоть и оказали мне честь, назвав чекистом, но тут хватили лишку. Теперь я вижу, что ваше дело действительно посложней моего… Но вы, по-моему, догадались о моем настроении, прежде чем я раскрыл рот, а? Ведь затем и пришли, сознавайтесь.

Алексей ответил, пряча улыбку:

— Это не я… Это все Геннадии. Он у нас специалист по психологии.

Солдатенков охотно согласился помочь партизанам и даже провел Шерстнева в палату, где лежал курсант.

Но рассмотреть лицо обожженного Тимофею не удалось: оно было сплошь в бинтах, странно неподвижно, и только три темных отверстия над ртом и глазами и непрерывные стоны свидетельствовали, что этот человек еще жив.

— Без сознания, — сказал Солдатенков. — Много бредит.

— Прислушайтесь, — Шерстнев блеснул глазами. — Может, что скажет о себе. Нам это очень поможет…

Алексей, Валентин и Геннадий долго рассматривали снимок. Все трое молчали, им предстояло принять трудное решение, от которого зависело выполнение приказа.

Кто же из подпольщиков хоть немного похож на изображенного на фотографии человека? Кому предстоит сыграть трудную роль, требующую не только внешнего сходства с курсантом, но и актерского таланта?