В этот вечер в казарме снова долго не спали, обсуждая происшедшее. Семибратов выставил у пещер засаду, усилил посты и сам проинструктировал часовых. Только поздно вечером уставшие бойцы наконец угомонились. Над вулканом взошла полная луна, посеребрив его уступчатые склоны. С океана дохнул резкий сырой ветер. Глуше, сдержанней зашумел прибой, предвещая шторм.. В три часа ночи на посты заступили Галута и Рахим Касумов. Договорились на всякий случай о сигналах и разошлись по своим местам.

Ветер крепчал, набирая силу, сердито свистел в скалах. Он срывал с верхушек волн мелкую водяную пыль и швырял ее на берег. Брызги обдавали Рахима с ног до головы. Чтобы хоть немного согреться, он закинул автомат за спину и стал размахивать руками.

Озяб Рахим. Как старая женщина. Кровь совсем плохо греть стала. Мангалку бы сейчас сюда. От нее тепло идет. А Рахим тепло любит. В Фергане у них всегда жарко: и когда урюк цветет и когда хлопок собирают — тоже. На уборку хлопка весь кишлак выходит — с музыкой, с флагами. Как на праздник! Самое большое их богатство — хлопок. И прадед, и дед Рахима хлопок выращивали, и отец, и он сам.

От работы Рахим никогда не уходил. Что бригадир велел — делал. Недаром получил от колхоза три грамоты. Человек должен хорошо работать везде! Война ведь тоже работа. Тяжкая работа, но ее нельзя плохо выполнять. Сказали окоп рыть — рой. Сказали до конца стоять — стой, назад ни шагу: позади твой кишлак. Даже если русский, латышский, белорусский, все равно твой…

Касумов дошел до кустов, росших над обрывом, и хотел повернуть обратно. Но тут кусты раздвинулись, и Рахим увидел черную оскаленную морду. Касумов попятился. Дыхание у него перехватило.

Зверь надвинулся на Рахима тяжелой темной массой и заревел. И только тут до Рахима наконец дошло, что это медведь. То ли эта мысль, то ли звериный рев вывели Рахима из оцепенения. Он отпрыгнул назад и, подняв автомат, дал очередь. Медведь зашатался и рухнул на землю.

От казармы к Рахиму уже спешили бойцы. Они окружили тушу зверя, и кто-то удивленно сказал:

— Ого! Медведица.

— Так это же, братцы, мамаша нашего Топтуна, наверное, в гости к сыночку приходила, — воскликнул Комков. — А мы ее так невежливо встретили!

Подошел Мантусов, посмотрел на зверя.

— Пудов на двенадцать, не меньше, — одобрительно протянул он. — Хороший запасец вяленого мяса на зиму.

После дождей ручей Медвежий вышел из берегов и вплотную подступил к зарослям бамбука. Вода в нем потемнела, вспенилась, громче зарокотала на перекатах.

Утром десантники стали свидетелями необычной картины. По Медвежьему ручью навстречу течению плотно пошла горбуша. До этого дней шесть-семь, прокладывая путь к нерестилищам, плыли одинокие «гонцы». Теперь же двинулась основная масса рыбы. Сперва еще можно было рассмотреть чистые разводья, но к вечеру горбуша заполнила ручей: казалось, ее стало больше, чем воды. Обдирая бока о камни, рыба шла в свой последний путь: отметав икру, она погибала. Горбатые самцы яростно вспенивали воду, выпрыгивали на берег и судорожно били хвостами по мокрой гальке.

Семибратов объявил аврал. Весь взвод вышел на заготовку рыбы. Обед решили не готовить — поесть всухомятку. Ясуда организовал производство красной икры. Он оказался специалистом по этой части. Галута ему помогал, Сазонов руководил сухим посолом горбуши. Спасибо заботливым японцам: в прикухонном складе десантники нашли несколько мешков соли. Это было целое богатство.

Рыбу солили прямо на земле, предварительно расчистив место. Мичман орудовал здесь, как заправский резчик. Подхватив рыбину, он точным ударом ножа рассекал ее и, быстро выпотрошив, начинал ловко втирать соль в бока. Возле него росла гора уже готовой продукции.

— Не хватит ли? — осторожно заметил Семибратов, подходя к мичману.

Сам он вместе с Семенычевым и Сашком все утро ловил горбушу. Рыба продолжала идти густо, почти сплошняком, и можно было вылавливать ее на выбор, причем чуть ли не руками. Семенычев приспособил для этой цели палки с загнутыми гвоздями. Получилось что-то вроде крючьев, которыми и подхватывали рыбу. Десантники выбирали наиболее крупные экземпляры и, выбросив их на берег, сортировали: икряную рыбу отправляли Ясуде, а остальную — Сазонову.

— Пожалуй, хватит солить-то, — повторил Семибратов.

— Так мало же еще, — возразил Сазонов, удивленный словами командира. — В зиму это самая что ни на есть подходящая еда. Надо побольше заготовить.

— Не спорю, Трофим Игнатьевич, надо бы… — Семибратов вздохнул. — Да запасы соли у нас не безграничны. Об этом следует помнить.

Сазонову стало неловко. Уж кому другому, а ему, старому морскому волку, не следовало бы упускать из виду такую простую вещь. Пищу они еще могут добыть: рыба, птица, зверье. А вот без соли нельзя… Увлекся он, забыл об этом. А Семибратов небось не забыл. Предусмотрительным оказался. Даром что молод. А все почему? Ответственность чувствует. За людей болеет. Молодец он все-таки! Таким и должен быть командир.

— Ну, а с этой что будем делать? — Сазонов кивнул на кучу свежей рыбы. — Может, повялить?

— Попробуем, — согласился Семибратов. — Это даже лучше будет. Расход соли небольшой, а хранить можно долго. Действуй!

— Есть! Сейчас только натяну веревку на шестах, и начнем нанизывать.

Комков с Ясудой таскали рыбу от ручья к засолочной площадке, расположенной на скалистом уступе. Сначала носили ведрами, потом Ясуда сплел из бамбука две вместительные корзинки. Комкову они понравились. Он даже языком прищелкнул от удовольствия.

— Мама родная, какая великолепная работа! Ты меня должен обязательно этому выучить. Будет у меня запасная профессия — корзинщик.

Ясуда обрадованно закивал. Он уже знал, когда русский солдат одобряет его работу. Разговаривали они по-прежнему больше мимикой и жестами. И тот и другой выучили друг у друга по нескольку слов и пока обходились.

Они вывалили принесенную рыбу на площадку возле Сазонова, и Комков спросил:

— Как там, не пора заправляться?

Мичман вынул свои карманные часы-луковицу. Это был еще дедов подарок, и Сазонов с ним никогда не расставался.

— Пожалуй, надо делать перерыв.

— Кончай ночевать! — Комков весело хлопнул Ясуду по плечу. — Сейчас мы устроим королевский пир. На первое, второе и третье — красная икра, приготовленная по способу а-ля Галута.

Комков сбегал к ручью и через несколько минут вернулся с миской, наполненной блестящей ярко-красной икрой.

— Приступим, други мои! — воскликнул он, выхватывая ложку из-за голенища.

Ясуда устало опустился рядом на камень и достал из-за пазухи кусок высохшей рыбы. Он ел рыбу, как хлеб, заедая ею суп, кашу — любое блюдо.

— Э-э… Так не пойдет, — запротестовал Комков. — Садись-ка рядом. Не брезгуй нашей компанией. Ты же в эту икру труд вложил.

Японец вначале не понял, вопросительно посмотрел на бойца. Но когда тот вручил ему ложку и ткнул пальцем в миску, Ясуда вдруг часто-часто заморгал. Комков придвинул к нему миску поближе и подмигнул:

— Ешь, ешь. Шикарная закусочка. К ней бы еще наши фронтовые гвардейские сто пятьдесят!..

Ясуда нерешительно потянулся за икрой. Некоторое время ел молча, тщательно облизывая ложку. Потом осторожно тронул Комкова за локоть и что-то сказал.

— Ну, чего ты? — спросил Комков.

Ясуда продолжал говорить, все больше возбуждаясь, потом схватил прутик и начал чертить на песке, приговаривая: «Нож… нож…» Видно, он хорошо усвоил это слово.

Заинтересовавшись, к ним подошел Семибратов.

— Что это он?

— Черт его маму знает!

— Постой! — воскликнул Семибратов. — Я, кажется, начинаю понимать. Он нарисовал восемь ножей. Сколько японских солдат было в здешнем гарнизоне? Восемь, не так ли? А эта кривулина на песке, по всей вероятности, сабля. Очень похоже… Ну конечно, офицерская сабля. Должен же быть с ними командир. — Семибратов повернулся к Ясуде и спросил: — Командир? Самурай?