Ни в одном из вариантов «Записок» Екатерина не позволила себе никаких комментариев относительно поведения мужа. Картина без того красноречива: двадцатилетний молодой мужчина не помогал выносить раненых, бросил жену в спальне. Не важно, что Пётр не любил супругу, в такой момент все стараются поддержать друг друга, ведь у самой великой княгини хватило духу пойти за ненавистной Крузе. Если бы поступок мужа удивил Екатерину, она бы показала это на страницах мемуаров. Но женщина приняла всё как должное: для неё давно не было тайной, что Пётр трус.
О трусости великого князя писали и другие современники, в том числе доброжелательный к нему Штелин. Забитый и запуганный с детства Пётр стал упрямым, но не храбрым. Он так до конца жизни и не научился преодолевать страх, хотя взахлёб хвастался отвагой. «Он выучился стрелять из ружья и дошёл до того, что мог, хотя больше из амбиции, чем из удовольствия, застрелить на лету ласточку, — вспоминал педагог. — Но он всегда чувствовал страх при стрельбе и охоте... Его нельзя было принудить подойти ближе других к медведю, лежавшему на цепи, которому каждый без опасности давал из рук хлеба»9. В другом месте профессор отмечал: «Боялся грозы. На словах нисколько не страшился смерти, но на деле боялся всякой опасности. Часто хвалился, что он ни в каком сражении не останется назади и что если б его поразила пуля, то он был бы уверен, что она ему назначена»10.
В 1752 году в Тайную канцелярию попал поручик Астафий Зимнинский, нелестно отзывавшийся в разговорах с сослуживцами о великом князе: «Нынешний наш наследник — трус, вот как намедни ехал он мимо солдатской гвардии слобод верхом на лошади и во время обучения солдат была из ружья стрельба... тогда он той стрельбы испужался и для того он запретил, чтобы в то время, когда он поедет, стреляли»11. Петру шёл уже двадцать пятый год.
Секретарь французского посольства Клод Рюльер описал примечательный случай, относящийся к последним годам царствования Елизаветы, когда великому князю было за тридцать. Он поссорился с одним придворным, вызвал его на дуэль и отправился в лес. Противники встали в десяти шагах друг от друга, направили вперёд шпаги и грозно застучали сапогами. Драться всерьёз никто не собирался. «Жаль, если столь храбрые, как мы, переколемся! — воскликнул Пётр. — Поцелуемся». Враги примирились и пошли к дворцу, однако навстречу им попалась толпа народу. «Ах, ваше высочество, вы ранены в руку. Берегитесь, чтобы не увидели кровь!» — шепнул великому князю несостоявшийся противник и бросился завязывать ему ладонь платком.
Представления о чести требовали, чтобы враги на дуэли хотя бы «поцарапали» друг друга, а уж потом шли на мировую. Мнимая рана и белая повязка на руке свидетельствовали о достойном поведении наследника. «Великий князь, вообразив, что этот человек почитает его действительно раненым, не уверял его в противном, хвастался своим геройством, терпением» и великодушием12. Сведения Рюльера могут представлять собой лишь придворную сплетню, но они ложатся в общую канву рассказа о «храбрости» наследника и показывают, какое мнение создалось по этому поводу в обществе.
Оборотная сторона трусости — жестокость. О склонности великого князя мучить животных тоже говорят разные источники. Отрывок Штелина на сей счёт тёмен и невнятен. Из него ясно только одно: в 1744 году, незадолго до приезда невесты, Елизавета Петровна выбранила племянника за жестокое обращение с Божьими тварями. «Императрица приказала взять из передней великого князя животное и умертвить его. Её наставление великому князю касательно жестокости и нечувствительности к несчастью людей и животных (пример императрицы Анны, у которой каждую неделю раза по два на дворе травили медведей)»13.
Из рассказа профессора неясно, что за животное умирало в передней наследника и в чём была вина Петра Фёдоровича. Однако пример Анны Иоанновны очень показателен: эта императрица травила медведей и казнила людей. То же самое Елизавета пророчила племяннику.
Екатерина куда красноречивее в своих рассказах: «Утром, днём и очень поздно ночью великий князь с великой настойчивостью дрессировал свору собак, которую сильными ударами бича и криком, как кричат охотники, заставлял гоняться из одного конца своих двух комнат в другой; тех же собак, которые уставали или отставали, он строго наказывал, что заставляло их визжать ещё больше... Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь спальной... и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из своих собак... Это был бедный маленький шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку изо всей силы толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, я удалилась со слезами на глазах. Вообще слёзы и крики, вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его; жалость была чувством тяжёлым и даже непосильным для его души»14.
Сцена относится к 1748 году. Екатерине, страстной любительнице собак и лошадей, переносить подобные картины было нелегко. Описывая их, она подводила читателя к мысли о том, что природная жестокость Петра могла обернуться и против людей. Если в этой логике есть злой умысел, то его разделяли другие авторы. В том же 1748 году, когда пострадал маленький шарло, Финкенштейн доносил своему двору о куда более серьёзных намерениях великого князя: «Слушает он первого же, кто с доносом к нему является, и доносу верит... Если когда-либо взойдёт на престол, похоже, что правителем будет жестоким и безжалостным; недаром толкует он порой о переменах, кои произведёт, и о головах, кои отрубит»15.
Эти слова Финкенштейна перекликаются со сценой из мемуаров Е. Р. Дашковой, произошедшей в 1761 году, накануне смерти Елизаветы Петровны. За столом у цесаревича возник разговор о смертной казни. «Когда имеешь слабость не наказывать смертью людей, достойных её, то неминуемо водворяется неповиновение и всевозможные беспорядки... — заявил великий князь. — Отсутствие смертной казни уничтожает дисциплину и субординацию»16.
Иногда полагают, будто Дашкова едва ли не сочинила этот разговор. Но Штелин подтвердил подобный отзыв, рассказав, как однажды утром, во время одевания Петра III, ему доложили о захвате шайки разбойников на Фонтанке. «Пора опять приняться за виселицу, — ответил государь. — Это злоупотребление милости длилось слишком долго и сделало многих несчастными»17.
Как видим, за 13 лет взгляды Петра Фёдоровича ни на йоту не изменились. Накануне его вступления на престол французский дипломат Ж.-Л. Фавье замечал: «Народ опасается в нём... жестокости деда, но приближённые считают его легкомысленным и непостоянным и тем успокаивают себя»18. Жестокость и легкомыслие — опасное сочетание, особенно для государя. Понятовский подметил в насмешках над Петром мрачную ноту: «Он был постоянным объектом издевательств своих будущих подданных — иногда в виде печальных предсказаний, которые делались по поводу их же собственного будущего»19.
В конце 1740-х годов великий князь ещё упражнялся на мелких тварях. Однажды, зайдя в его комнату, Екатерина увидела повешенную крысу. На удивлённый вопрос жены Пётр ответил, что перед ней нарушитель, виновный в поедании крахмального солдатика и за это казнённый...
«Чему ты удивляешься, глупец?»
Возможно, Пётр только прикидывался жестоким, видя в этом подтверждение мужественности, безжалостности настоящего солдата?
При трудностях интимной жизни ему приходилось искать внешние, эффектные способы, чтобы подчеркнуть своё мужское достоинство, позиционировать себя представителем сильного пола. Один из таких способов — грубость. Другими были пьянство, курение, военные упражнения, любовные интриги. Видимые, заметные для всех знаки, отличавшие истинного мужчину, офицера, пруссака.
