Характер Петра был известен сравнительно узкому кругу царедворцев. Следовало повременить, дав подданным в полной мере насладиться поведением нового монарха и тем самым обрести ещё большую поддержку общества и увеличить число сторонников.
Кроме того, имелась возможность решить дело мирно, сугубо келейными, дворцовыми методами. В заметке о кончине Елизаветы невестка писала, что незадолго до роковой развязки Иван Шувалов пытался посоветоваться с воспитателем великого князя Павла Никитой Ивановичем Паниным, как «переменить наследство». По словам Ивана Ивановича, «иные клонятся, отказав и выслав из России великого князя Петра с супругою, сделать правление именем их сына Павла Петровича, которому был тогда седьмой год... Другие хотят выслать лишь отца и оставить мать с сыном, и что все в том единодушно думают, что великий князь Пётр Фёдорович не способен [править] и что, кроме бедства, Россия не имеет ждать».
Опытный дипломат Никита Иванович повёл себя очень осторожно. Он заявил, «что все сии проекты суть способы к междоусобной погибели, что в одном критическом часу того переменить без мятежа и бедственных следствий не можно, что двадцать лет всеми клятвами утверждено». После чего воспитатель Павла уведомил великую княгиню о разговоре. «Панин о сём мне тотчас дал знать, сказав при том, что больной императрице если б представили, чтоб мать с сыном оставить, а отца выслать, то большая в том вероятность, что она на то склониться может»51.
К тому времени Никита Иванович был уже состоявшимся политиком со своими облюбованными и выношенными проектами. Государственное устройство по шведскому образцу с ограничением власти монарха казалось ему предпочтительным по сравнению с отечественными порядками. Екатерина быстро почувствовала в воспитателе сына лишь временного союзника, склонного играть самостоятельную роль.
5 января 1762 года Бретейль доносил в Париж: «Когда императрица Елизавета в конце декабря сделалась больной, при её дворе возникли две партии. Одна — Шуваловых — стремилась к тому, чтобы не допустить воцарения великого князя и, отправив его в Голштинию, провозгласить юного великого князя Павла Петровича его преемником, поставив великую княгиню во главе Регентского совета, руководителями коего рассчитывали стать Шуваловы. Другая — Воронцовых, возглавляемая Романом, братом канцлера и отцом фрейлины Воронцовой, любовницы великого князя, — желала, чтобы великий князь развёлся со своей женой, признал бы своего сына внебрачным и женился на фрейлине Воронцовой. Такое решение одновременно удовлетворило бы ненависть великого князя к своей жене и позволило бы ему выполнить обещание, данное фрейлине, его любовнице... Если бы императрица умерла сразу же, то все эти противоречивые мнения породили бы всеобщий беспорядок и повлекли бы за собой весьма неприятные последствия для России. Но императрица проболела несколько дней, в течение которых русские разделились, и Панин взялся за то, чтобы примирить обе партии, побудив их действовать по его плану. Панин сознавал опасность для России незрелости своего питомца, а также позора развода, не имевшего другой цели, кроме замужества мадемуазель Воронцовой». Поэтому Никита Иванович решил возвести на трон Петра Фёдоровича, ограничив его свободу при помощи Сената и Синода.
Он «хорошо знал малодушие, слабость и невежество великого князя», благодаря которым «было бы легко сдерживать его на троне», создав «такую систему, которая по существу уравняла бы в правах Сенат и государя», рассуждал Бретейль. Под давлением Панина великий князь якобы пошёл на попятную и заявил, что «он никогда не думал разводиться и вступать в брак с фрейлиной Воронцовой, добавив: “Я обещал этой девушке жениться на ней не ранее, чем умрёт великая княгиня”». Из всего произошедшего дипломат заключал, что «Пётр III — малодушный, несведущий человек, им можно было бы управлять с помощью Сената на протяжении всего его царствования»52.
Видимо, на это же надеялся и Панин. Но вскоре ему пришлось разувериться в податливости великого князя. Отношение Петра лично к Никите Ивановичу ярко проявилось в одном эпизоде, описанном Ассебургом со слов самого Панина: «Приблизительно за сутки до кончины Елизаветы Петровны, когда она была уже в беспамятстве и агонии, у постели её находился Пётр вместе с врачом государыни и с Паниным, которому было разрешено входить в комнату умирающей. Пётр сказал врачу: “Лишь бы только скончалась государыня, вы увидите, как я расправлюсь с датчанами”. Потом Пётр повернулся к Панину и спросил его: “А ты что думаешь о том, что я сейчас говорил?” Панин ответил: “Государь, я не понял, в чём дело. Я думал о горестном положении императрицы”. “А вот дай срок! — воскликнул Пётр... — Скоро я тебе ототкну уши и научу получше слушать”»53.
Удивляет откровенная враждебность Петра Фёдоровича к воспитателю Павла. Вероятно, переговоры, во время которых его заставили отказаться от излюбленного плана женитьбы на Воронцовой, разозлили великого князя. Пётр всегда сердился, когда проявлял малодушие, и таил раздражение против того, кто его к этому принудил. В данном случае он пригрозил прибрать к рукам вельможу, который вынашивал план ограничить власть самодержца. Панин не был смелым человеком, после такой сцены он предпочёл затаиться и не предпринимать никаких действий.
Тогда же на сторону законного наследника окончательно перебрался фаворит. В ещё одной автобиографической заметке Екатерины II сказано: «Из сих проектов родилось, что... Шуваловы помирились с Петром III, и государыня скончалась без оных распоряжений»54.
Однако имелись и другие известия. Шумахер был убеждён, что завещание всё-таки существовало. «Достойные доверия, знающие люди утверждали, что императрица Елизавета и впрямь велела составить завещание и подписала его собственноручно, в котором она назначала своим наследником юного великого князя Павла Петровича в обход его отца, а мать и супругу — великую княгиню — регентшей на время его малолетства. Однако после смерти государыни камергер Иван Иванович Шувалов вместо того, чтобы распечатать и огласить это завещание в присутствии Сената, изъял его из шкатулки императрицы и вручил великому князю. Тот же якобы немедленно, не читая, бросил его в горящий камин[12]. Этот слух, весьма вероятно, справедлив»55.
Поведение канцлера Воронцова перед смертью государыни наводит на мысль, что дядя любовницы Петра серьёзно опасался, как бы умирающая не продиктовала ему завещание в пользу маленького Павла. Когда Елизавета призвала к себе Михаила Илларионовича, вельможа захворал. «Он намеренно уклонился от необходимости присутствовать при кончине государыни и расстался с ней, не повидавши её ещё раз»56.
Лишь Иван Шувалов и оба брата Разумовские находились с государыней до конца. Бретейль сообщал 11 января 1762 года о последних минутах Елизаветы: «Императрица призвала к себе великого князя и великую княгиню. Первому советовала она быть добрым к подданным и стараться снискать любовь их. Она заклинала его жить в согласии с супругою и, наконец, много говорила о нежных своих чувствах к молодому великому князю и сказала отцу оного, что желала бы в знак несомнительной с его стороны к ней признательности, дабы лелеял он сего дитятю. Как говорят, великий князь всё сие ей обещал»57.
Глава девятая
ВИХРЬ ВЛАСТИ
Ни одно из обещаний, данных Елизавете Петровне, молодой император выполнять не собирался. И окружающие отдавали себе в этом отчёт. Нового государя боялись ещё до прихода к власти. Со слов Панина Ассебург нарисовал обстановку при русском дворе: «Когда она (Елизавета. — О. Е.) скончалась, общая печаль до того всеми овладела, что довольно было взглянуть друг на друга, и слёзы лились у всех из глаз»1.
Что же вменялось наследнику в вину? «Он курит табак, пьёт пиво и водку, что вовсе не совпадает с изящными приёмами двора, — сообщал в Париж Фавье. — Зато вполне согласно с нравами не только массы народа, но и русского дворянства, духовенства и военного класса. Удивительно, что нация осмеливается порицать в одном только великом князе образ жизни, который так свойствен северному климату и так согласен не только с примером Петра Великого, но и с установившимися в России обычаями»2.
